Независимость мисс Мэри Беннет
Шрифт:
— Ты подразумеваешь, что они вошли в какую-то пещеру? — спросил Фиц.
— Либо это, либо они пересекли безлюдные пустоши между Пемберли и севером Скалистого края.
— А было ли похоже, что они несут с собой еду, съестные припасы?
— Под их одеяниями, папаша, кто знает? Воду нетрудно найти где угодно, но я никогда не слышал, чтобы компания без палаток или повозок устраивалась па ночлег под открытым небом. Пустоши беспощадны.
— Это так. Я спрошу у Неда, не слышал ли он чего-либо.
Ничего, как выяснилось, когда Фиц поговорил с Недом.
—
— Чарли полагает, что он сумасшедший, и, возможно, так и есть. Самое простое объяснение. Во всем этом деле на здравый смысл и намека нет. Смерть Лидии по сравнению кажется хрустально прозрачной. Теперь, Нед, и ты говоришь, что ни малейшего смысла тут не усматриваешь.
— Куда важнее место, где находятся его мастерские, верно? И у него должен быть склад. Сиротский приют был бы отличным прикрытием, верно?
Фиц насторожился.
— Ты прав. Именно так. Сиротские приюты в ведении приходов. Но не в каждом приходе они есть. Я знаю, что некоторые филантропы жертвуют средства на приюты. Думаю, работные дома и богадельни мы можем отбросить — в них содержатся неимущие всех возрастов. Я написал во все религиозные общины, обладающие определенным влиянием, и со временем получу ответы, но могут существовать заведения, никак не связанные ни с какой религией.
— Не беспокойся, Фиц! Мы с Юпитером поездим там и сям. Возможно, вплоть до Йорка. Сиротские приюты, работные дома и богадельни не так многочисленны, как яблоки на дереве.
— При условии, что дерево это — не груша.
— Если ты шутишь, Фиц, значит, ты измучен, — сказал Нед, улыбаясь. — Эта чертова седая прядь! Клянусь, она с каждым днем становится все шире.
— Элизабет думает, что она придает мне благообразие.
— Ну, тем лучше для премьер-министра.
— Тебе понадобится много золота. Вот! — Фиц бросил Неду мешочек золотых монет, ловко пойманный на лету. — Найди их, Нед! Меня удручают страдания Элизабет.
— Странно, а? — спросил Нед.
— Прошу прощения?
— Ну, вся эта заварушка началась из-за письма Мэри к Чарли, которое я перехватил и переписал. Тебя оно так расстроило! Но если оглянуться на него теперь в нашем нынешнем положении, оно вроде бы не стоило и десятой части твоих переживаний.
— Не напоминай об этом, Нед! Я слишком предвосхищал возможные последствия, думая на месяцы — а то и на годы — наперед. Мне следовало бы ждать событий. Теперь я вижу это. Ты был прав, когда сказал, что я делаю из мухи слона.
— Не помню, чтобы я это говорил, — сказал Нед, наморщив лоб.
— Слова были другими, но подразумевал ты именно это. Мне следовало бы прислушиваться
Нед засмеялся. Грохочущий звук.
— Это кочерга у тебя в заднице, Фиц. Очень больно пятиться.
От другого человека — смертельное оскорбление, от Неда — правда, сказанная с любовью.
— Чересчур церемонный, э? Гордость предками всегда была моим главным грехом.
— И честолюбие.
— Нет, это более поздний грех. Однако если бы я дожидался событий, то не поручил бы тебе следить за Мэри, и мы потеряли бы ее в Мэнсфилде.
— Но я все равно ее потерял.
— Ах, перестань, Нед! Но если мы ее отыщем, пусть пишет свою чертову книгу с моего благословения. Я даже оплачу ее издание.
— Результат будет одним и тем же, оплатишь ли ты или издатель. Читать ее никто не станет.
— А! Вот это ты тогда и сказал!
На дне ее кувшина оставалось примерно три столовых ложки воды, хотя жажда не оказалась той пыткой, какой Мэри ее неустанно воображала. В пещере стоял лютый холод, особенно по ночам; возможно, экран был поставлен тут, чтобы скрывать то, что находилось за решеткой, но парусина преграждала доступ ветру, дующему без конца, хотя и не заглушала постоянное визгливое постанывание. Защититься Мэри могла, только плотно задергивая тяжелый бархатный занавес, но это мало чему помогало. Зимой она и недели не выжила бы. Однако, бесспорно, холод этот не вызывал неистовой жажды. Если она расхаживала по каморке, ей становилось теплее, но и пить хотелось больше.
Теперь вся одежда, какую они ей оставили, была надета на ней, грязная, как и чистая: четыре пары шерстяных носков, четыре фланелевые ночные рубашки, один фланелевый халат. Перчаток у нее не было, и руки очень мерзли. Хлебная корка была съедена, прежде чем слишком уж зачерствела бы. Теперь, когда она видит дневной свет, легче следить за ходом времени. Ее желудок, вероятно, съежился, потому что голодных спазм она не испытывала. К ее ужасу вокруг буханки, которую отец Доминус отшвырнул ногой, когда в последний раз приходил к ней, собрались полчища крыс; покончив с хлебом, они не разбежались и в темные часы рыскали вокруг, поджидая куда более вкусного обеда — ее собственного мертвого тела. Они совсем не походили на тех немногих крыс, которых ей доводилось видеть. Они были черными и свирепыми, а те — маленькими, серыми, трусливыми. Нет, эти — явное порождение пустошей.
Но вот время теперь стало нестерпимым гнетом, и она поняла, как занята и увлечена была большую часть своего заточения. Страница каллиграфически безупречных строчек без единой помарки — плод труда, совсем не похожего на обычное письмо, когда можно вычеркнуть слово, или перемарать его, или поставить галочку и сверху написать пропущенное слово. Главное же, как она ни осуждала идеи отца Доминуса, запечатлевание их без ошибок на странице выматывало ее, как вымотало бы кого угодно, кроме разве что профессионального писца, одного из тех тружеников, которые делают копии прозы честолюбивых авторов. Она была бы достойна глаз издателей.