Нездешние
Шрифт:
В темноте над дорогой качается щит, отмечающий границу города. Краска подсвечена рядом лампочек вдоль основания, так что плакат слабо мерцает в темноте. На нем, сидя на пледе для пикника, улыбаются мужчина и женщина. Типичная здоровая семья – у него квадратная челюсть и морщинки у глаз, у нее изящная бледность и губы-вишенки. Они любуются волшебным видом закатных гор, и над вершиной одной из них бронзовой краской выписана совсем маленькая антенна – ясно, что вблизи она оказалась бы много больше. Закатные облака будто свиваются вокруг антенны, а за антенной и облаками еще что-то, видное, должно быть, нарисованным
По нижнему краю щита белые буквы надписи:
«ВЫ ПОКИДАЕТЕ ВИНК, НО ЗАЧЕМ?»
«Действительно, зачем?» – думает Норрис. И мечтает оказаться где-нибудь подальше.
Воздух на высоте обычно разрежен. От этого ночное небо кажется очень синим, а звезды – чрезвычайно близкими. Норрису они сегодня представляются ближе обыкновенного, и плоская вершина тоже выглядит непривычно высокой. Наверху дорога разворачивается и серебряной ленточкой свешивается вниз. Над другими, далекими вершинами пляшут голубые молнии. Норрис неуютно ерзает. Ему чудится, что с удалением от города, от жесткой сетки улиц и желтых фосфорных фонарей мир становится все менее реальным.
В колонках шум помех, «Настанет день» теряется в них, музыка глохнет, и тоненький голос твердит как сумасшедший:
– Все напрасно, напрасно. Вы тычетесь в границы, которые вам почти не видны, возитесь с влияниями, к которым слепы. Перестаньте, отпустите меня, и я вас прощу. Все прощу, и будет словно ничего не случилось, не случилось.
– Боже сраный! – выговаривает Циммерман. – Этот хрен пролез в радио!
– Выключи! – вскрикивает Ди.
Норрис хлопает по кнопке, скороговорка обрывается. Дальше едут в тишине.
– Господи, – заговаривает Ди. – Тебе уже приходилось что-нибудь подобное делать?
– Я и не знал, что такое возможно, – отвечает ему Норрис.
– Вот только головы терять не надо, – советует Циммерман. – Пока мы справляемся. Если получится, обо всех нас позаботятся.
– Кроме Митчелла, – вставляет Ди.
– Со всеми все будет в порядке, – строго произносит Циммерман.
– А почему вообще мы этим занимаемся? – спрашивает Ди. – Это не наша забота. Пусть уб… – Он выбирает другое слово: – Пусть босс сам этим занимается.
– Нас это тоже касается, – возражает Циммерман.
– Чем?
– Вот если бы он отказал? Если бы сказал им: нет, не собирается он этим заниматься.
– Тогда бы на сковородке оказался он, а не мы, – говорит Норрис.
– А по-твоему, они не знают, кто на него работает? Не позаботились бы, чтобы и нас это коснулось? И не кажется ли тебе, что мы все немножко слишком много знаем?
После минутного молчания Ди угрюмо бурчит:
– Я ничего такого не знаю.
– Они бы не стали рисковать. Мы все в деле. Они приказывают боссу, а он нам. И мы делаем, что сказано. Даже если… – он выглядывает в окно, смотрит
– Откуда нам знать, что сработает? – спрашивает Норрис.
Циммерман запускает руку под сиденье, достает деревянный ящичек. Тот плотно обмотан вдоль и поперек слоями клейкой ленты и обвязан крепкой бечевкой. Ясно, что приготовивший этот ящик не намеревался открывать его без крайней нужды.
– Сработает, – говорит Циммерман, но голос у него вздрагивает и хрипнет.
Машина идет все вверх, виляет по дорожке, пляшущей по плато. Скоро дорога вытягивается вдоль бегущей в лощине реки и наконец встречается с ней там, где вода, пополненная недавним дождем, рушится с каменного порожка. Здесь зеленый веер сходится в точку; выше почва слишком каменистая, на ней держатся лишь самые выносливые сосны.
– Здесь, – говорит Циммерман, указывая на подножие водопада.
Норрис съезжает к обочине и зажигает проблесковые фары.
– Черт, Норрис, не включай! – бросает Циммерман.
– Извини.
Норрис гасит огни.
Все трое выходят из машины, обступают багажник. Переглянувшись, открывают крышку.
– Вы ничего не сможете сделать, ничего невозможно, так что не понимаю, что вы задумали. Может ли рыба сражаться с небесами? Червяк воевать с океаном? Как вы додумались хоть мечтать о победе?
– Не затыкается, – говорит Циммерман. – Давайте.
Норрис взваливает груз на плечо, а Ди подхватывает его связанные ноги. Циммерман, включив фонарик, идет первым, в обтянутой перчаткой руке у него деревянный ящичек. Они доносят пленника до места, где обрывается дорога, и по каменистому склону начинают спускаться к водопаду.
Вода течет сразу за старой сетчатой изгородью, неровно протянувшейся по холмам. На угловом столбе ржавая жестяная табличка. Слова почти не читаются, хотя то, что можно разобрать, выписано четким шрифтом космического века, не один десяток лет как вышедшим из моды: «Собственность Кобурнской национальной лаборатории и обсерватории – проход запрещен!» Трое, игнорируя предупреждение, пригибаются, чтобы протащить брыкающуюся ношу сквозь зияющую в ограде дыру.
Норрис поднимает взгляд. Здесь, вдали от городских огней, звезды еще ближе. Ему от них неуютно – или от привкуса ионизации, витающего над вершиной столовой горы. Это неподходящее место. Не худшее, видит бог, бывают хуже, но все же совсем неподходящее.
Ди нервно поглядывает на кедры и сосны.
– Не вижу, – говорит он, заглушая болтовню связанного.
– О том не беспокойся, – отвечает Циммерман. – Придет, когда позовут. Клади этого у водопада.
Они так и делают – бережно устраивают пленника на камнях. Циммерман кивком приказывает им отойти и, наклонившись, срывает мешок.
Добродушное пухлое лицо выглядывает из растрепанной седой шевелюры. В уголках зеленых глаз морщинки, на скулах веселый румянец. Лицо чиновника, учителя английского, консультанта – человека, привычного к перекладыванию и заполнению бумаг. Но во взгляде присутствует нервирующая Норриса жесткость, словно в его глубинах плавает нечто, чему там не место.
– Вы мне ничего не можете сделать, – говорит связанный. – Не дозволено. Не понимаю, чего вы хотите, но ничего не выйдет.
– Отойдите немножко, – велит Циммерман своим спутникам. – Сейчас.