Нежить
Шрифт:
— Как и «Великому Гэтсби», — парировал я.
— А разве Харстон была знакома со Фрэнсисом Скоттом Фитцджеральдом? — удивилась беловолосая. — Вот не знала. Да, забываешь, что тогда нью-йоркский литературный круг был очень узок, все друг друга знали, а для гениев и расовые разграничения готовы были отменить.
— Отменить? — Кэмпбелл саркастически хмыкнул. — Зато ценой какой кровушки! Чтоб вы знали, Харстон умерла в нищете, работала уборщицей где-то во Флориде. И при жизни никто знать не знал, что она писательница, а уж про ее совместную с Фитцджеральдом работу над «Гэтсби» и подавно. Что ты, Маргарет! Это такая история — плакать впору.
— Но потомки не забудут ее вклада и ее судьбы, — четко сказала Маргарет и пошла
— Когда вырасту, хочу стать как она, — пошутил Кэмпбелл, глядя вслед высокой фигуре в богемном балахоне.
— Почему? — не понял я.
Он перевел взгляд на меня и ответил:
— Все дело в том, как относиться. Вы правы. Кто-то из нас пишет бестселлеры, а кто-то их читает. Кто-то получает премии, а кто-то нет. Но важнее всего оставаться человеком, так ведь? Важнее всего, насколько ты хороший человек. И еще важно быть живым.
Кэмпбелл похлопал меня по плечу.
— Ну, пошли. Сегодня покажу вам интересный антропологический феномен, о котором читал в Интернете. Такого вы у себя, в своей кентуккийской глухомани, не увидите. А именно — женщин, которые в обычных обстоятельствах не покажут свои титьки даже за тысячу баксов, а тут с радостью вывалят все добро наружу перед толпой, и все за дешевенькие пластмассовые бусы.
— Бусы — это какое-то универсальное средство в торговле, — заметил я.
— Да, и об этом, черт дери, тоже есть доклад. Ну все, пошли. Пили когда-нибудь коктейль с желе?
— Нет.
— И я тоже. Но это будет омерзительно. Так что идемте, попробуем.
Мы расплатились за выпивку, и мне пришлось напомнить Кэмпбеллу, чтобы оставил на чай.
— Кстати, насчет Фитцджеральда, — спохватился я. — Как звали его жену? [39]
— Зельда, а что?
— Да ничего, проехали.
Зельда, Зора. Какая разница.
Мы вышли из отеля.
3
«Ничто, как и нечто, происходит повсеместно»
39
Зельда Фитцджеральд (1900–1948), в девичестве Зельда Сейер, — жена американского писателя Фрэнсиса Скотта Фитцджеральда (1896–1940). Супруги печально прославились скандальными выходками и разгульным образом жизни. История их отношений, алкоголизма писателя и шизофрении его жены отчасти легла в основу романа Фитцджеральда «Ночь нежна». Госпитализированная в 1930 г., Зельда пережила мужа, скончавшегося от сердечного приступа, и погибла в психиатрической лечебнице в результате пожара. — Прим. перев.
В полночь или около того мы с бирмингемцем антропологом очутились в баре на Бурбон-стрит, и Кэмпбелл начал угощать выпивкой — крепкой, не ерундой, потому что коктейлей с желе тут не подавали, — двух темноволосых женщин, расположившихся у стойки бара. Они были похожи как две капли воды — может, сестры. В темных волосах одной выделялась красная ленточка, у другой — белая. Таких бы охотно написал Гоген, но он, будьте уверены, написал бы их гологрудыми и уж точно без серебряных сережек, изображавших крошечные мышиные черепа. Сестры оказались смешливы и все время хохотали.
Как-то, глянув за окно, мы увидели проходившую мимо группу наших — целая компания с конференции, под предводительством гида с черным зонтиком. Я указал на них Кэмпбеллу.
Алая Ленточка сказала:
— А-а, так они на экскурсию пошли, на прогулку с привидениями. Призраков ищут. Так и подмывает им сказать: «Идиоты, да тут везде сплошь призраки и покойники. Только они тут и живут. Это живых здесь днем с огнем не найдешь».
— Ты что же, всерьез утверждаешь, будто туристы живые? — с издевкой спросила у нее сестра.
— Приезжают еще живые, — ответила Алая, и обе покатились со смеху.
Белая
Выпив не то три, не то четыре порции, он взял ее за руку и повел в другой конец бара — там было потемнее и посвободнее, и какая-то парочка уже не столько танцевала, сколько терлась друг о друга.
Я остался сидеть где сидел, рядом с Алой Ленточкой.
— Значит, вы тоже из фирмы звукозаписи? — спросила она.
Я кивнул, потому что именно это им и соврал Кэмпбелл при знакомстве.
— С души воротит объяснять, что я ученый, хрен печеный, — объяснил он мне, когда сестры отлучились в туалет. И соврал Алой и Белой, будто именно он открыл миру группу «Оазис».
— А вы? Чем вы занимаетесь? — спросил я у Алой.
— Я жрица Сантерии, [40] — ответила она. — У меня это в крови. Папаша бразилец был, а мамаша — ирландка с примесью чероки. В Бразилии с этим делом свободно, спишь с кем хочешь, и детки там что надо, такие коричневые младенчики. И в кого ни ткни, у всех в жилах крови чернокожих рабов хоть капелька, да есть, и индейской тоже, а у папаши моего еще и японцы примазались. Дядюшка мой, папашин брат, тот вообще вылитый японец. А папаша у меня красавец, да. Многие думают, что Сантерия — это у меня от него, но на самом деле от бабушки, говорят, она была индианка-чероки. Я фотки-то наши старые глядела, по-моему, она нечистокровная индианка была, ну да все одно. А когда мне три годика было, я с покойниками запросто разговаривала — вот как с вами. А в пять как-то увидела, что мимо одного мужика на улице пробежала черная собака, громадная такая псина, с мотоцикл будет. Никто, кроме меня, ее не видал. Я мамаше сказала, а она бабушке, а та и говорит: «Надо ее учить, надо, чтоб она все это знала». И нашлось кому учить, хоть я и малявка совсем была. А покойников я никогда не боялась. Знаете что, они ведь мирные, обижать вас не будут. Тут, в Орлеане, много опасного, но только не покойники. Вот живых бояться надо, они опасны.
40
Сантерия — синкретический религиозный культ карибского происхождения; среди его неотъемлемых составляющих — женщины-жрицы, воплощающие божества, например, мать моря; а также массовые радения, ставящие целью достижение транса. Яркое описание такого радения можно найти в романе Умберто Эко «Маятник Фуко». — Прим. перев.
Я пожал плечами.
— Тут все местные со всеми спят, кто ни попадя. Знаете, мы это делаем, чтобы показать: мы живы еще покуда.
Интересно, она мне что, намеки делает? Непохоже.
— Есть хотите? — вдруг спросила Алая Ленточка.
— Не отказался бы.
— Я знаю одно местечко, где варят лучший гумбо во всем Орлеане. Как вы насчет этого?
— Мне говорили, тут лучше не разгуливать по ночам, — заметил я в ответ.
— Верно, но вы же не один, а со мной. Со мной-то вы в безопасности, — заявила Алая.
Мы вышли на улицу. Там творилось именно то, о чем предупреждал меня Кэмпбелл: студентки то и дело выставляли напоказ голую грудь, а толпа швыряла им пластмассовые бусы, едва завидев сосок. Как на самом деле зовут Алую, я уже забыл, хотя при знакомстве она вроде назвала себя.
— Раньше, бывало, такое устраивали только на Map ди Грас, на карнавале, — сказала она. — А теперь туристы когда ни приедут, ожидают такого, вот и получается, что ихние женщины сами и красуются. А местным плевать. Да, захотите отлить, скажите мне, — вдруг добавила она.