Неживой
Шрифт:
Глаза Вацлава округлились ещё больше. Ева отвернулась от него, ещё больше расправила плечи, громко и с чувством прочитала:
…Холодных рек теченье бури, Лишь закалило Иорана. На берегах Суруги, Оправившись от ран, Восстал он словно пламя, ИВацлав замер не в силах выдавить из себя и звука, так он был потрясён. Глаза Евы блестели.
— Ваша культура была изучена хорошо… но недостаточно. Ваши предки оставили после себя немало тайн, от которых моя кровь вскипает, а сердце мечется и не знает покоя. Кто возвёл Безжалостный Чертог? Кому под силу было вырубить в скале эту громадную крепость? И зачем она стоит именно там, в пустыне вечного льда, на окраине мира, где нет ничего и никого, от кого нужно было бы защищаться? Кто придумал восемь тысяч рун и зачем? Почему Ваши предки оставили в обращении всего сто двадцать? Зачем нужны были остальные? О чём говорят тексты из этих рун, что выбили на каменных столбах величиной с дозорную башни на дне Моря Безмилости? Почему только в вашей культуре есть легенда о войнах-колдунах с Небесных Кораблей, и больше ни в одном народе нет ничего и близко похожего. Существовал ли когда-нибудь божественный металл «ирнум», который упал с неба, способный прорубать камни и не тупится? Правда ли то, что Ваши предки своими глазами видели малый ледниковый период и смогли пройти по обледеневшему океану и морям до самой Узорицы?
— Я… я не знаю, — выдавил из себя князь. — Я даже не слышал части… этого.
— Вы, князь Вацлав, интересны мне до мурашек по моей коже, — не сводя с него глаз, прошептала Ева. — Не окажите ли мне честь, уединившись со мной в моих покоях?
— Окажу? — неуверенно спросил сам у себя Вацлав, пожал плечами, кивнул, позволил взять себя за руку и увести с пира.
— Моя жена не примет вторую, — Вацлав нелепо остановился у закрывшейся двери и почесал лысую голову. Ева рассмеялась, на этот раз смехом громким и несдержанным, естественным.
— О, князь, мы тут не за этим. Ты способен на много большее. Присядь, выпьем вина с моей родины. Ты такого никогда не пробовал.
Князь сел, взял из её рук кубок и попробовал нечто совсем не крепкое и похожее на лесные ягоды.
— В каких богов ты веришь, женщина?
— Во всех.
— Во всех?
— Во всех. Нет причин отрицать существование богов остальных народов. Кто мы такие, чтобы судить о богах, в конце концов? Особо мы почитаем Вернувшегося Бога, но лишь как пример.
— Что за странное имя у вашего бога..?
— Какое бы мы не дали имя богу, это будет таким же глупым и весомым, как имя, которое богу дали муравьи. Мы почитаем его, но поклоняемся мы единственно важной вещи… знаниям.
— Знаниям?
— Да. Нет ничего важнее знаний. Когда-то, князь, ты впервые узнал, что такое верх, что такое низ, что такое земля и небо, почему трава красная, а солнце жёлтое, почему от пореза течёт кровь и что будет плохо, если не пить воду. Много чего тебе сказали люди, твои близкие и не очень, многое ты узнал сам. Но ты
— Я…
— Ты никогда не задумывался, как и все жители этой части Узорицы. Но чем больше вы будете познавать мир, тем сложнее он будет вам казаться. Тем больше вы увидите не соответствий. И однажды вы так же примите нашу веру.
Когда он проснулся, солнце было уже высоко. Что ночью, что на рассвете, что сейчас, шум и голоса всё не смолкали, празднование ещё шло.
Ева, лежавшая у него на груди, открыла глаза, потянулась и улыбнулась ему. Он не решил, чем ей ответить, аккуратно отодвинул её и встал с постели. Она была одета, и у Вацлава никогда до этого не было подобной ночи. В дверь постучали.
— Вставай, батька! — прокричали из-за двери. — Нам надо ехать! Сейчас! Батька? Ты там? Нам сказали тут тебя искать.
Вацлав чертыхнулся, натянул рубаху и сапоги и отворил им.
— Ты чего загулял, батька? — нахмурившись спросил Исиф, разглядывая покои и Еву. — Ладно, леший с ним. Ехать надо. Сейчас.
— Чего стряслось-то, Исиф? Где пожар? Натворили что ли чего и князь гонит теперь?
— Пожар, батька, — ответил Исиф. — Князь по утру погорел. С семьёй вместе. Тушат ещё.
— То есть, как погорел?
— А вот так. Молились они энтой своей Всематери на первых лучах солнца. Да пыхнул храм. Помер Ярион. Вместе с детьми своими. Нет на этой земле больше князя. Лучше уехать нам, не спокойно тут.
— Вот зараза! — Вацлав выдохнул, сложился, отошёл и сел на кровать.
— Да, — вздохнул Исиф. — Мы тожа расстроились. Хороший мужик был. К нам так соседи никогда не захаживали… Пойду я коней седлать, батько. А тут… свои дела заканчивай. Да поехали. Я ничего не видел.
Вацлав молча кивнул, сгрёб со стола кубок, наполнил его из полупустого графина и всадил себе в глотку.
— Не поедешь ты, князь, — тихо сказал Ева и обвилась вокруг его руки.
— А ты чего, не пущать меня собралась, женщина? — усмехнулся Вацлав.
— Нет. Не я. Долг.
— Долг? Чего ты мелешь?
— Нельзя тебе князь уезжать, если ты Яриона любил, как брата и уважал его, как мужчину и князя.
— Это да. На похороны остаться бы. Честь отдать, — грустно вздохнул Вацлав.
— Не-е-ет, — протянула Ева. — Не о том я. Если Исиф правильно расслышал, князить по линии Яриона некому больше. Никого не осталось.
— Да и чего? — рассердился Вацлав. — Нового выберут. Не наше дело.
— Выбрали уже. Самый богатый станет. Димитром его зовут. Ещё князя по гавани не развеют, а он уже себя новым объявит. Только вот нельзя, что бы его выбрали.
— То есть как нельзя? Ты чё метёшь тут, баба?
— Ярион и его предки жизнь положили, чтоб Поморск построить на этом берегу. Первый острог основали зимой ещё более волчьей, чем эта. На крови и костях буквально возвели. Прапрадед Яриона жизнь убил, от юноши до голубого старца, чтоб со всего света сюда камней привезли под замок родовой, когда здешние скалы кончились. А прадед Яриона твоих людей пустил, не велел им кровь пускать, чужакам, а велел, как родных встречать, землю дал вам, пускай скудную, но дал. У него у самого такая же, только потеплее чуть из-за течения, да ветров тут меньше. А дед, отец и сам Ярион жизнь положили, чтобы эту землю враги не отобрали, любили её и удобряли так, чтоб все сыто жили и не нуждались ни в чём.