Нежное имя мечты
Шрифт:
Вереница тоскливых дней напоминала фарандолу. День за днем, взявшись за руки, бесконечной и длинной цепочкой, парным тактом протянулся апрель. Я жила в череде суетливых дней, принимала участие, крепко держала чьи-то руки, изо всех сил цеплялась за жизнь. Но все мои мысли были в другом месте. Они где-то плавали, растекаясь на поверхности туманной звезды. У звезды не было имени. Она находилась в другом измерении. Но на ней был Бобылев. И я. Мы растворились в безымянной звезде, окутали ее по периметру, превратившись в газообразное вещество. И в этом заключалось наше счастье. У нас не было жизни на земле. Нам суждено жить иначе, чем остальным земным людям.
– Гош, ты не ори, а, – однажды не выдержала я. – Не ори. А то я повернусь и уйду.
– Куда? – спросил Саакян. – Куда ты уйдешь? Тебе некуда уходить.
– Ой-ой-ой, давай обойдемся без достоевщины. Уйти всегда можно. На сторону. Лучше левую. Куда глаза глядят можно уйти. На край света – тоже. На Луну – очень хорошее место. Улететь на звезду… – Я остановила себя.
Звезда – это святое. Это – мое личное. Нельзя трогать руками. И поминать всуе.
– Уйду, точно уйду от тебя, Гоша, ты мне не нравишься в последнее время. Зазнался, нос задрал, чего ты, а? Нам нужно крепко держаться за руки, чтобы никто не разорвал сцепку. Как там розлив? – спросила я без перехода.
Высказала горечь, нужно сделать остановку. Нельзя сильно гнать лошадей. Можно до погибели загнать. Гоша и так весь в пене и мыле. У меня типично женская логика. Не хочу ссориться с партнером. Делаю переходы, ставлю ударения, применяю метафоры. А Гоша не понял моего благородного порыва. Он вдруг сорвался с тормозов и наговорил мне гадостей, дескать, он пашет, как вол, как буйвол, а я сижу за компьютером и погоняю его кнутом. У него уже есть один кнут. В руках у жены. И еще один бич он не перенесет. Моральное состояние Саакяна вызвало во мне подозрение: либо Гоша нашел себе другого партнера, либо окончательно слетел с вешалки. Такое часто случается с «новыми русскими». Не успеют зарегистрировать предприятие и тут же слетают с оси.
– Угомонись, Гоша, все нормально, надо заново пересмотреть наши функциональные обязанности. Если ты считаешь, что я слишком мало делаю, значит, надо добавить мне нагрузку. Я тебе, Гоша, не капризная барышня. Я тоже могу разливать по стаканам живительную влагу.
Я развеселилась. Представила, как сижу на камешке и лью воду на жернова российского капитализма. Вода течет мимо пальцев, струится, журчит, стремясь убежать на волю. А я удерживаю, ограничиваю, измеряю, останавливаю. Бутилирую. Пакетирую. Природа планеты в моих руках.
– Посмотрим, – буркнул Саакян. Хмурый и неврастеничный от природы, обычно Гоша умеет держать себя в руках, но в последнее время совсем распустился. Мы повесили трубки одновременно. Каждый остался при своем мнении. Никто никого не переубедил. Только разнервничались, разозлились, и ради чего мотали нервы друг другу, никто толком не объяснит. Кажется, я научилась понимать мужчин. Всех, какие имеются на белом свете. Могу объяснить тонкий изгиб души любого индивида мужского пола. Но иногда ничего не понимаю. Кто бы мне объяснил, с чего это Гоша взъелся на меня? Раньше я бы непременно
И тогда я решила посетить источник. Поехала к Саакяну на производство. Решила съездить в разливочный цех, чтобы одним глазком взглянуть на стеклянную тару, бочки, печати, накладные, на ящики и другую лабуду. Всем этим Саакян занимался в одиночку. Типа – мужское дело. Саакян все-таки восточный мужчина. Где-то глубоко в корнях у него этот самый Восток сидит. Производство должно быть в мужских руках, а женское дело организовать и оформить, повернуть флюгер в нужную сторону. Настал час, когда флюгер остановился, замерев в недоумении. Не понимает, куда нужно двигаться. Ветер свободно обдувает его, а он торчит, как запаянный, совсем помертвел. Надо подтолкнуть, расшевелить, поймать порыв ветра. И тогда все наладится.
Я добралась до какого-то дома, долго справлялась у прохожих, выясняя, туда ли приехала. Выяснилось, что туда, направление выбрано верно, компас не обманул. Старинный дом с облупившимися стенами. На первом этаже на шатких петлях повисла железная дверь, ржавая, изъеденная временем. Я робко толкнула кусок металлолома. Дверь не сдвинулась с петель. Тогда я осторожно пролезла в щель, прошла через пустую комнату, увешанную толстыми трубами вдоль и поперек, наконец очутилась в странном помещении. Замызганная раковина с проржавевшим краном, фляги, ведра, ящики, грязные бутылки, сваленные в кучу. Какой-то щуплый мотопарень в каскетке козырьком назад наливал в пустую бутылку воду из-под крана. В бутылке торчала огромная воронка.
– А вы кто? – спросила я.
Я все еще надеялась, что ошиблась, забрела в этот подвал случайно, перепутала адрес, дом, номер, улицу, город. Страну, в конце концов.
– А ты кто? – Мотопарень с непомерным удивлением уставился на меня, дескать, шляются тут всякие, мешают трудовому процессу.
– Я Инесса Веткина, а где Георгий Михайлович?
Мотопарень промолчал. И я возликовала. Козырек не знает, кто такой Саакян, видимо, впервые слышит уникальное имя. Я ошиблась, перепутала. Пойду искать настоящий адрес. И найду настоящий цех по розливу волшебной воды. Источник с моими надеждами.
– Гоша сейчас подойдет. Он груз отправляет, машину ждет, – сказал наконец мотопарень и потерял ко мне всяческий интерес. Он налил в бутылку воды, обтер ее грязным полотенцем, поставил в ящик. Бутылка гневно громыхнула. Мотопарень помазал кисточкой какую-то бумажку и пришлепнул к бутылке. Бумажка перекосилась, не желая прилипать к мокрому стеклу. У меня тоже подкосились ноги. В прямом и переносном смысле. В голове зашумело. Сердце заколотилось. По всему городу плакаты расклеены. Кто придумывал глубокомысленные тексты? Кто сочинял рекламу? Какая дуреха?
Металлическая дверь забренчала, загудела, загремела, и в подвал вкатился долговязый Саакян. Гоша олицетворял производственный процесс. И я больно прикусила губу. Я знаю Саакяна тысячу лет. Гоша не мог создать другой цех. У него не хватило бы мозгового масла в голове, чтобы придумать что-нибудь стоящее. Он мог построить только такой цех. И никакой иной. Настоящий цех может построить другой человек, только не Гоша. Ему не дано созидать. Саакян низкопробный партнер. Инесса Веткина ринулась в объятия недееспособного подельника. Бизнес можно закрывать. Прямо сейчас. И если я этого не сделаю, непотребный разливочный цех закопает в землю инспектор районной СЭС ровно через неделю. И осиновый кол вобьет. В назидание потомкам.