Нежные листья, ядовитые корни
Шрифт:
– Елина, ну пойдем! – умоляющим шепотом позвала Мотя, топчущаяся с той стороны двери.
– Жалко, – вздохнула Рогозина. – Нам всем было бы интересно послушать, что там у тебя вышло с Гудасовым. Ты, как-никак, жизнь мужчине искалечила! Может, поделишься, что у вас с физруком на самом деле произошло? Раз уж все равно ворошим былое…
«Жизнь искалечила?!»
Все заклинания разом перестали иметь смысл. Ярость, по капле сочившаяся со дна души с того самого дня, как Маша получила приглашение, наконец прорвала плотину и хлынула полноводной неудержимой черной рекой.
Пальцы
Ковш оказался тяжелым, гораздо тяжелее, чем она ожидала. Но это было хорошо. Стремительно разворачиваясь к Рогозиной, в два шага преодолевая разделяющее их пространство, вскидывая правую руку, Маша до самого конца не переставала ощущать правильную тяжесть ковша.
Глава 7
От переживаний Мотя пропустила обед – кажется, впервые за последний год. Позвонить бы Валере, чтобы успокоиться, да ведь он сразу по ее голосу поймет: что-то случилось. И приедет, чего доброго, чтобы увезти ее отсюда силком. С него станется!
Обычно Мотя улыбалась при мыслях о муже, но сейчас губы ее были плотно сжаты.
«Это я во всем виновата. Я все испортила».
Мотя чуть не заплакала от отчаяния. Маша никогда не простит ее, если узнает правду.
Плохо, ой как все плохо!
Невыносимо захотелось хоть что-нибудь пожевать. В столовую Мотя не могла спуститься: ей казалось, у нее на лбу горят слова: «это сделала я». Стоит кому-нибудь взглянуть на ее лицо, и сразу все станет ясно. Шверник примется хохотать, как гиена, и тыкать пальцем: так вот кто виноват! Гоните ее отсюда! Господи, если бы Маша не схватилась за проклятый ковш, все бы обошлось. Но теперь… И кто его только там бросил?!
Внезапно Мотя вспомнила, что ковш на скамейке оставил не кто иной, как она сама.
– Дурацкий ты бегемот!
Она чуть не заплакала.
В мини-баре нашлись три пакетика с фисташками, и Мотя мигом сточила один. Ей как никогда хотелось курить, а возня с орешками немного успокаивала. «Может, все-таки стрельнуть у кого-нибудь сигаретку? Нет, ребенок же…»
Ребенок! Она ведь еще не решила, что делать с беременностью. После случившегося ей даже представить было страшно, что можно дать жизнь еще одному человеку. Мир так жесток, так враждебен! «Никаких детей, никаких детей, никаких детей!» В состоянии, близком к панике, Матильда пробежалась по комнате, зачерпнула еще горсть орешков и бросила – по ошибке схватила скорлупки.
Мысли пихались и толкались в голове. Несчастная Мотя не знала, на чем сосредоточиться.
Когда ее заставляли думать быстро, она всегда впадала в ступор. Губанова умела споро делать две вещи: готовить еду и есть. В критические моменты вторая способность вырывалась далеко вперед, и Мотя сжирала приготовленное раньше, чем оно доходило до полной кондиции.
Ребенок, дети, Рогозина, физрук, Маша… Мотя схватилась за голову. Она должна сосредоточиться на чем-то одном!
«Господи, какое у нее было лицо, когда она подняла ковш!»
Маша.
Мотя ничего не понимала в уголовном праве. Она слышала, как Белка кричит, что Елину за такое надо поместить в психушку! Анна так озверела, услышав это, что Белла попросту удрала, подпрыгивая как заяц. «Что-то от Шизы в ней все-таки осталось, если ее до сих пор боятся. А с виду такая солидная тетенька, прямо кандидат наук!»
Может быть, обратиться к ней? Вместе они смогут убедить Светку не заявлять в полицию!
Нет, она же поссорилась с Рогозиной! – вспомнила Мотя.
Значит, придется действовать одной.
Как ни плохо Мотя представляла работу правоохранительной системы, она кое-что слышала о делах частного обвинения. Тот, кого обидели, может помириться с обидчиком – так помнилось ей, – и в этом случае никакого дела не будет.
«Уговорю Светку, – решила Мотя. – Я ей все объясню! Попрошу!»
А если она откажется?
«Тогда я ее своими руками убью! – вспыхнула она. – Нет, руками не смогу, а вот сесть сверху и раздавить – пожалуй!»
Придя в боевое настроение, Мотя выбежала из своего номера и помчалась к рогозинскому. Трижды постучав в дверь и не получив ответа, она растерялась. Что делать, если Рогозиной не окажется в номере, Мотя не подумала.
«Буду ждать!»
Мотя привалилась к двери.
Незапертая дверь распахнулась, и она влетела спиной в комнату.
Пять минут спустя Матильда Губанова вышла, покачиваясь, и зачем-то побрела в сторону, противоположную той, откуда пришла. Но ей сейчас было не до поиска верных направлений. Потрясенная увиденным, она забыла о Машиной участи, забыла даже о ребенке, которого носила, – впервые за все это время. Ее терзал один вопрос: «Зачем она это делает? Зачем?!»
Мотя завернула за угол и нос к носу столкнулась с Кувалдой и Савушкиной, выходящими из лифта.
– Тетя-Мотя! Пожрать топаешь? А чо у нас с лицом?
Любка тоже нахмурилась, разглядывая Матильду.
– Тебя словно молнией ударило! Мотя, что случилось?
– Н-н-ничего… – пробормотала Губанова и сделала попытку улизнуть от обеих.
Ее перехватили с двух сторон.
– Выкладывай! – потребовала Кувалда.
– Не трогайте меня, – прошептала Мотя.
– Откуда ты такая бредешь, Матильда? – озадачилась Любка, не сводя с нее глаз. – Тебя изнасиловали на сеновале? Нет, тогда была бы радость. Что у нас тут поблизости имеется?
– Библиотека, массажист, – начала Коваль.
– …рогозинский номер…
Ирка с Савушкиной переглянулись. Мотя предприняла еще одну попытку вырваться из лап Кувалды.
– Это… это личное!
– Врешь. Ты виделась со Светкой!
– Нет! – отчаянно замотала головой Мотя.
Снова быстрые взгляды. Эти двое, кажется, понимали друг друга без слов.
– Что-то интересненькое здесь произошло, – детским своим голоском, отчего-то наводившим на Мотю куда больший страх, чем сипение Кувалды, констатировала Сова. – Матильда, давай-ка ты сядешь и обо всем нам расскажешь. Как бывшим подругам!