Летняя прохлада,Оттепель зимой…Нам так мало надо:Небо над землёйИ земля под небом;Только и всего —Не растаять летом,Не застыть зимой.Человеку есть чемПить и есть чем есть —Чтобы было вечноТридцать шесть и шесть,Но июль взорвётся,Но сожмёт январь —И под носом звёздыВидит божья тварь.Будто нету неба,Будто бездна – тут,Будто в ветках вербыКосмосы растут,И вселенский холодМир сковал навек…И лежит – расколот —Нежный
человек!
Иван-чай
Иван-чай стоит на Иване,Упираясь корнями в плечи:«Папка, папка, давай повыше!Там же дяденька к нам пришёл!Он сегодня натопит баню,Станет ножкам твоим полегче,И крапиву порубит на крыше —Заживём мы с тобой хорошо!»И Иван поднимает сынаЧто есть силы: «Зови, сыночек!Пусть тебя к моей Марье сносит,Я-то вовсе уже старик…»А кругом нарывает малина,Земляника тайком кровоточит.И неслышно о чём-то проситОслепительный детский крик.
“То ли снегирь взорвался…”
То ли снегирь взорвался,То ли рябины плакали,То ли пропойца плевался,То ли избитыми лапамиКот наследил – не ведаю.Вижу деревья голые,Тропку окровавленную,Мальчик идёт в школу.
“…И вновь песчаная дорога”
…И вновь песчаная дорогаМеня уводит в сонный бор,Где сосны в солнечных потокахМолекулярный соль-минорВо мхи серебряные сыплют;И где, неистов – и незыблем,Раскинул волны океан,Корнями свитый на века.Где под ногами шёпот рыбин —В холодной, чёрной глубине,Меж якорей и донных рытвин,Они, навек окаменев,От скуки овладели речью.И, если вспомню, то отвечуЯ им на том же языке,Зажав чешуинку в руке.
Тохтуево
Я не жил в селе Тохтуево,Но скажу определённо я:Жизнь в селе – одноимённая.Не спасает даже курево.Шпарят шахты соликамские —Лес кругом, а не надышишься.Но народ и с этим свыкшийся,Пьёт по праздникам шампанское.Между праздниками – водочку,Между водочками – химию;Дети инглиш учат: he, me, you…Что не так? – захлопни форточку.Эй, тохтуевцы – ату его!Топоры по Волге плавают —Железяки, только ржавые.Стопудово из Тохтуева.У тебя подошва слабая?На фуфайке нету пуговиц?Ты, наверное, тохтуевец.Я, пожалуй, то же самое.И, подвигав переносицу,Мы завяжем на три месяца —И столица переместитсяК Соликамску за околицу.
Северная элегия
Хмыри, хмыри, хмыри, хмыри…Глаза откроешь и закроешь —Со стаканом чумазый кореш,Чабоном делится: «Кури!»Раскисший берег. Март, апрель…И сажа валится с котельной.И Саша валится, отдельноОт Вани, в лодку, как в постель.Всё тут же: клуб и магазин,Каркас конечной остановки.И на велосипеде, ловкий,С одной ногой рыбак один.Он будет, только сгонит лёд,Стоять в реке с утра до ночи:Два колеса, нога, комочекЧервей, клюёт и не клюёт.Кентавр наших дней, навекПрирос он к велику, и дажеОн из портрета стал пейзажем;И, в общем, каждый человек —Не человек, а так, топляк,Что головой в воде качает;И лещ его не отличаетОт валунов и от коряг.…Мой путь как дерево ветвист:От корня – ствол, дороги, тропки,Дрожащий
лист, потом короткийВзмах ветра – и на землю вниз.Где, сжаты створками зари,Её кровавым перламутром,Ещё видны, ещё окуркомПоследним делятся хмыри.И где сутулый силуэтВ реке, как будто знак вопроса…Его стирает ночь. Так простоОбозначая свой ответ.Но я пока ещё ползуПо ветке, и пока не с краю,Я в памяти перебираюИ узнаю всех по лицу —Ивана, Сашу, рыбака —В промозглом ветреном апреле…И пепел сыплется с котельной,И живы мы ещё пока.
Огонь к огню
Такая ночью в печке тяга,Что страшно вылететь в трубу —Как в космос врежешься, бедняга,И рухнешь со звездой во лбу.А рассказать потом кому-тоО зимней ночи – засмеют:«Ну что за печка, звезданутый?Теперь беспечен наш уют»Но я-то знаю, я-то помню,Как рвался мой огонь к огню,А космоса огонь бездомныйНочами бился в дверь мою!
Малой
Передо мной стоит малойИ говорит, блестя соплёй:– Эй, ёптель, угости-ка сигаретой!– А ты не мал? – Ты чё, блатной? —Плюёт малой. – Да нет, родной.Я не блатной, но сигареты нету.Малой живёт вдвоём с отцом,Отец бухает и спецом —Проходчиком колымит по сезону.И хоть он ходит молодцом,Конец не сходится с концом.А деда привезли сюда на зону.И дед был тоже не блатной,Он загремел по бытовой,Зашёл в барак, ему: «А ну-ка, фраер,Давай махорочку, чудной!»А он им: «Сёдня выходной»Его и запинали за сараем.Но он поправился. ПотомАмнистия. Поставил домНедалеко, не мудрствуя лукаво.С женой, скотом и животомПрожил. И умер. Но притомСебе потомка вырастил на славу.Теперь потомок наравнеС отцом, на той же глубине,Ворочает каменьями всё лето.А сын потомка в ноги мнеОпять плюёт. И в сторонеЗакуривает, сука, сигарету.
“Я куплю себе всё купе…”
Я куплю себе всё купе —И поеду вот так на юг.Чтоб в вагонной не преть толпе,Не бояться детей и ворюг.И меня назовут «буржуй»,А скорее – «Такой урод!».А я даже в сортир не схожу,Не хочу я ходить в народ.Всё равно человек – один,Хоть обнимется весь вагон.И всё дальше край холодин —С перегона на перегон.
“Снилось мне, что я иду по дну…”
Снилось мне, что я иду по дну,Что вдыхаю пасмурную воду,Как туман в октябрьскую погоду,На земле, которой не верну.Озираясь в поиске людей,Вижу рыб, скрывающих зевоту.Будто знают рыбы – никого тут,Им вода в две стороны видней.И они не плавают за мной,И из рук моих не ускользают.Будто рыбы всё на свете знают,Будто я им тоже не впервой.
“Я помню, хариус коптился…”
Я помню, хариус коптился —И белый дым лежал огромно,А с облаков срывались птицы,А из реки кивали брёвна,И лето, в скомканной зевоте,На крыши прыскало из нёба,И люди в сонном самолётеНа рыбный дым глядели в оба,Твердя в тревоге и печали:«Горят, горят леса отчизны!»Но, засыпая, улетали;И оставались тропки, избы,А из реки кивали брёвна,А с облаков срывались птицы —И продолжался мир укромный,В котором хариус коптился.