Нежный наставник
Шрифт:
Отложив перчатки, она достала из сумочки «Благоуханный сад», который всегда брала с собой на уроки, словно библиотека Рамиэля была настоящей школой, а книга по эротологии — учебником. Затем Элизабет сняла свой плащ и капор, отстегнула серебряные часики и бросила их в нижний ящик платяного шкафа, туда же последовал и бархатный корсаж от платья. Наконец, облегченно вздохнув, она смогла избавиться от турнюра.
Подойдя к зеркалу, Элизабет внимательно посмотрела на свое отражение. На ней оставались белая рубашка и несколько нижних юбок. Ее кожа была такой же прозрачно-белой,
Продолжая рассматривать себя в зеркале, Элизабет развязала тесемки одной из нижних юбок. Скользнув по бедрам, легкий материал пеной упал к ее ногам. За первой юбкой последовали остальные. Она подняла руки, отражение проделало то же самое, скрывшись на мгновение под белым полотном рубашки.
Когда Элизабет вновь взглянула в зеркало, на ней оставались лишь короткие панталоны, чулки и туфли. Ее грудь, полная и тяжелая, напоминала два алебастровых шара, украшенных торчащими сосками. Почти с вызовом Элизабет развязала тесемки на панталонах. Скользнув руками под теплый от тела хлопок, она ухватила чулки за края и стянула их с себя вместе с панталонами. Тут же возникло непреодолимое желание сжаться и спрятаться, но Элизабет заставила себя выпрямиться и оценивающе посмотреть на свое отражение в зеркале.
После двух беременностей талия стала заметно шире, а бедра полнее. Лобок венчал треугольник темно-рыжих волос. Было ли ее тело всегда таким… роскошным, или это зрелость сделала его формы более выразительными?
Падающая на женскую фигуру тень подчеркивала контуры ключиц и выделяла ямочки на коленях. Элизабет подняла руки к волосам, чтобы вытащить шпильки, удерживавшие косу в тугом пучке. Побросав их одну за другой на пол, она распустила волосы, слегка распушив их. Теплый шелк заструился огненно-рыжим водопадом по ее спине, плечам и груди. Элизабет поднимала волосы высоко над затылком и вновь давала им рассыпаться каскадом по согнутым рукам. Ее грудь, поднимаясь в такт движениям, красиво округлялась и натягивалась.
Она с восхищением разглядывала себя. Перед ней была сладострастная, чувственная женщин — родившая и воспитавшая двоих детей, женщина, заслуживающая любви. Элизабет облизнула губы кончиком нежно-розового языка. Казалось, они были специально созданы для поцелуев.
Прикоснись к себе… Элизабет неуверенно обхватила грудь руками; почувствовала мягкость кожи, тяжесть груди и упругость сосков. Интересно, твердеют ли соски у мужчин от прикосновения женщины? Элизабет почувствовала, как теплая волна омыла ее лоно. Скользнув руками вниз по ребрам, она коснулась ладонями напрягшегося от желания живота. И женщинам и мужчинам нравится, когда их ласкают.
Уже не стыдясь, Элизабет гладила свое тело, наблюдая за отражением в зеркале. Темно-рыжие волосы колечками обвивались вокруг ее пальцев, под которыми скрывалась податливая, подобная влажным губам плоть.
Элизабет представила, как мужчина проникает в нее так глубоко, что их волосы на лобках смешиваются. Уверенные нежные губы колдуют на ее губах; его язык проникает в ее рот, его плоть — в ее плоть. Элизабет почувствовала, как набухли под пальцами губы ее лона. Словно
Слабый щелчок захлопывающейся двери заглушил стук сердца Элизабет и шум ее учащенного дыхания.
Эдвард! Он вернулся домой. Он, наверное, заметил свет в ее комнате. Сейчас он поднимется к ней и увидит, как она, голая, расхаживает перед зеркалом и ласкает себя, томимая желанием…
Через закрытую дверь, соединявшую их спальни, послышались приглушенные звуки: вот мужчина готовится ко сну, вот он ложится в постель, оставив жену в одиночестве. Почему бы ей не пойти к мужу и не ублажить его так же, как это делает его любовница?
По щекам Элизабет заструились слезы. Она схватила с кровати ночную рубашку и быстро натянула ее на себя. Так же поспешно она прибрала следы своего падения — шпильки, белье, туфли, — ей так хотелось потрогать себя, что она забыла их снять. Затем Элизабет убавила огонь в камине и юркнула под одеяло.
Глава 11
Соски Элизабет под мягким черным бархатом корсажа стали твердыми. Столь же твердыми, впрочем, как и мужская плоть, пульсировавшая у правого бедра Рамиэля.
Ему хотелось пробудить ее, привязать ее к себе столь прочными узами, что даже мысль о другом мужчине казалась бы ей невозможной. Рамиэль тщательно продумал этот урок.
— Какая часть тела у вас наиболее чувствительна, миссис Петре, — губы, соски или клитор?
На какое-то мгновение, показавшееся вечностью, Элизабет застыла с поднесенной к губам чашкой турецкого кофе. Тонкие струйки пара, поднимавшиеся от горячего напитка, изящными завитками клубились вокруг ее носа. Сначала в ее темных глазах промелькнул гнев, сменившийся возбуждением. А затем ему не было видно ничего, кроме веера ее ресниц и прозрачно-голубого фарфора, когда она поднесла чашку ко рту и сделала большой глоток. Когда же она вновь поставила чашку на блюдце, ее лицо уже обрело прежнее выражение.
— У меня такое впечатление, что вы сами отлично знаете, какие места у женщины наиболее чувствительны.
— Но мои познания не относятся к вам, дорогая. Тело каждой женщины единственное в своем роде. Некоторым женщинам достаточно одного прикосновения, а других они не волнуют. — Рамиэль не хотел, чтобы она удовлетворялась простыми прикосновениями. Он жаждал, чтобы она потребовала от него того, что ей причиталось по праву женщины, — полного и совершенного удовлетворения. — Сколько времени прошло с тех пор, как ваш муж последний раз побывал, в вашей постели?
Элизабет так резко опустила хрупкую чашку на блюдце, что фарфор протестующе заскрипел. Губы ее плотно сжались.
— Мы же договорились, что не будем обсуждать мою семейную жизнь.
Насколько еще хватит ее хваленой выдержки? Ее губы выдавали все: трепет чувственности, с трудом сдерживаемые эмоции, гнев, страх, страдание, страсть.
Рамиэль прищурился.
— Я согласился не отзываться слишком плохо о вашем муже.
— А сколько времени прошло с тех пор, как вы были с женщиной, лорд Сафир?