Незнакомцы в поезде
Шрифт:
Гай подержал револьвер в обеих руках над водой, опираясь локтями на бушприт. Какое умное сокровище и как невинно смотрится сейчас. Он выпустил револьвер из рук. Тот перевернулся разок и со своей знакомой услужливостью полетел вниз.
— Что это было?
Гай обернулся и увидел ее стоящей на палубе возле каюты. Их разделяло десять-двенадцать футов. Гай не мог ни о чем думать, и сказать ему ей было нечего.
Тридцать восьмая глава
Бруно колебался: выпить или не выпить? Стены ванной состояли
— Ма! — Но жалкое блеяние, которое он услышал, напугало его, и он выпил.
Он на цыпочках прошел в комнату матери и разбудил ее, нажав на кнопку звонка возле кровати, который давал сигнал Херберту на кухню, что она готова к завтраку.
— О-о, — зевнула мать, потом улыбнулась. — Как ты? — Она похлопала его по руке, вылезла из-под одеяла и ушла в ванную.
Бруно сел на кровать и ждал, пока мать вернется и снова ляжет под одеяло.
— У нас сегодня встреча с этим турагентом — как его, Сондерз? Тебе лучше пойти со мной.
Бруно кивнул. Дело шло об их поездке в Европу, которая могла перерасти в путешествие вокруг света. Этим утром его не радовала такая перспектива. Вот с Гаем он поехал бы вокруг света. Бруно встал и подумал, не пора ли пойти еще выпить.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила мать. Она вечно задавала не вовремя свои вопросы.
— О'кей, — ответил он, снова присаживаясь на кровать.
Раздался стук в дверь, и вошел Херберт.
— Доброе утро, мадам. Доброе утро, сэр, — произнес Херберт, не взглянув ни на кого из них.
Держась рукой за подбородок, Бруно с недовольным выражением лица смотрел на ботинки Херберта, лучшие у него, бесшумные и начищенные. Наглость Херберта в последнее время стала просто невыносимой. Джерард заставил думать Бруно, что Херберт является ключом ко всему делу, если они найдут того самого человека. Все говорили, какой, мол, он храбрый, что бросился преследовать убийцу. Да еще отец оставил ему двадцать тысяч по завещанию. Хорошо бы уволить этого Херберта!
— Мадам не знает, на обеде будет шесть или семь персон?
Пока Херберт говорил, Бруно разглядывал его розовый, выдающийся подбородок. Это сюда ему двинул Гай и вырубил его.
— О, дорогой, я еще не обзванивала, но, думаю, семь, Херберт.
— Очень хорошо, мадам.
Рутледж Овербек Второй, подумал Бруно. Он знал, что его мать кончит тем, что остановится на нем, хотя делала вид, что это сомнительно, что он ей не пара. Рутледж Овербек был жутко влюблен в его мать или притворялся влюбленным. Бруно хотел сказать матери, что Херберт полтора месяца не отдал его вещи в глажку, но чувствовал себя не вполне здоровым, чтобы начинать этот разговор.
— Ты знаешь, я так мечтаю увидеть Австралию, — сказала она, откусывая при этом тост. К кофейнику она прислонила карту.
Вдруг он почувствовал неприятный зуд ниже спины и вскочил.
— Мам, мне нехорошо.
Мать хмуро и озабоченно взглянула на него, и ее взгляд напугал его еще больше, потому что он понял: нет ничего в мире, что она могла бы сделать, чтобы помочь ему.
— Что
Он поспешил вон из комнаты, потому что боялся, что его стошнит. В ванной в глазах у него потемнело. Он взял бутылку закупоренного еще виски и отнес на свою кровать.
— Что такое, Чарли? Что с тобой?
— Я хочу лечь.
Он упал на кровать, но это было не то. Он сделал знак матери, чтобы она отошла, потому что он хочет встать. Но, сев на кровати, почувствовал, что ему надо лечь, и он поднялся на ноги.
— Чувствую себя так, будто умираю.
— Полежи, дорогой. Может тебе… горячего чая?
Бруно сорвал с себя пиджак смокинга, который по-прежнему любил носить дома, затем верх пижамы. Его душило, он задыхался и поэтому учащенно дышал. Он действительно чувствовал себя так, словно умирает.
Мать поспешила к нему с влажным полотенцем.
— Что такое? Живот?
— Всё. — Он сбросил с ног тапочки и подошел к окну, чтобы открыть его пошире, но оно было уже открыто настежь. Он вернулся на постель, покрываясь потом.
— Ма, я, может, умираю. Ты понимаешь? Я умираю.
— Я налью тебе выпить.
— Нет, вызови врача! — закричал он. — И выпить тоже сделай! — Он с усилием снял завязку брюк пижамы, и они свалились. Что такое? Никакой лихорадки. У него не было даже сил на то, чтобы его трясло. Руки тоже ослабели, в них покалывало. Он поднял их перед собой. Пальцы были скрючены, он не мог разогнуть их. — Мам, с моими руками чего-то… Ма, что такое, что такое?
— На, выпей!
Он услышал, как бутылка стучит по краю стакана. Он не стал дожидаться, а вышел в холл, в ужасе нагнул голову к рукам, к своим корявым рукам. На каждой руке было по два средних пальца, да кривые, почти касавшиеся ладони.
— Дорогой, надень халат, — прошептала она.
— Вызови врача! — Халат! Нашла о чем говорить! Да хоть совсем голый, что с того?! — Ма, не давай им увозить меня! — Мать взяла телефонную трубку, но он схватил ее за руку и направил ее к двери. — Запри все двери! Ты знаешь, что они делают? — Он говорил доверительным тоном, но быстро, так как онемение в теле развивалось и он знал, в чем дело. Дело в нем! Он останется таким на всю жизнь! — Знаешь, что они делают, мам? Они сажают тебя в смирительную рубашку и не дают ни капли, и это убьет меня!
— Доктор Паркер? С вами говорит миссис Бруно. Вы не могли бы порекомендовать врача поблизости?
Бруно заорал. Какие тут могут быть доктора?
— Ма… дай… — Он хватал ртом воздух, не мог говорить, даже пошевелить языком: он провалился в горло! — А-а-а! — Он отбивался от пиджака, который мать старалась накинуть на него. Пусть Херберт придет и полюбуется на него, если хочет!
— Чарльз!
Непослушными руками он указал на рот, потом подошел в зеркалу. Лицо его побелело, возле рта казалось плоским, словно его кто-то приложил доской по этому месту, губы разошлись и открывали страшный оскал. А руки! Он не мог уже взять в руки стакан или закурить. Он не сможет водить машину. Он не сможет даже самостоятельно сходить в клозет!