Незнакомец из тринадцатой квартиры…
Шрифт:
— Голову свернёшь, придётся задом наперёд ходить, — въедливо говорю ему.
А он даже и ухом не ведёт.
А на сцене в это время коварный сухорёбрый Волк с длинным носом пробивался в дверь к Бабусе, чтобы съесть её. Шустрая Бабуся спасалась как могла — возводила баррикады из мебели, бегала по всей сцене, швыряла в Волка кувшинчики, кастрюли и другие предметы домашнего обихода.
К тыну возле избушки была привязана настоящая живая курица — единственная Бабусина худоба. И вот во время действия курица запуталась в верёвке, которой была привязана, и начала биться. Увлечённые борьбой Волк и Бабуся ничего не замечали. А
Вижу, Ява крутится, крутится на месте, будто ему горячих углей в штаны насыпали, потом вдруг поднялся и пошёл. Прямо по проходу к сцене. Я затаил дыхание. И весь зал затаил дыхание, и все головы на Яву поворачиваются, как на параде на генерала, который обходит войска. А Ява идёт себе… Идёт, идёт, поднимается на сцену, подходит к курице и начинает её распутывать. А артисты себе играют, даже не замечают Яву, будто его и на сцене нет. Ява распутал курицу и спокойненько пошёл назад, на своё место. Только когда он сел, я услышал, как тяжело он дышит и как тукает у него в груди сердце. А через несколько минут Волк всё-таки съел Бабусю, и первое действие кончилось. Занавес опустился, и в зале вспыхнул свет. Все захлопали в ладоши, причём большинство зрителей повернули голову в сторону Явы. И было непонятно, кому они аплодируют — артистам или Яве… К нам тут же подбежала Валька.
— Вот здорово! Ну и молодец! И как ты решился? Я бы ни за что не смогла. Ой, молодец! — Она говорила громко, даже, по-моему, слишком громко. Ей, видно, хотелось показать всем, что она знакома с Явой. Она гордилась этим. Со всех сторон на Яву были устремлены восторженные взгляды. И когда мы вышли в фойе, так всё время то здесь, то там слышались приглушённые голоса: «Вон тот! Вон тот! В белой рубашке!» По-моему, это было как раз то, о чём только и мог мечтать Ява. Он был счастлив. Сказать, что он сиял, — это, пожалуй, ничего не сказать. Он ходил по фойе, как на ходулях, как будто он выше всех на свете. Глаза его излучали что-то такое, что не способны излучать глаза обычных людей. И так он был далеко-далеко от меня, как никогда в жизни. Я и мои переживания из-за часов для него сейчас просто не существовали. Конечно, он стал героем, это ясно, но мне было неприятно смотреть на него.
— А это мой братишка Микола, — сказала Валька, так как Ява удивлённо поглядывал на первоклассника в синей форме, который всё время крутился возле нас.
И братишка Микола покраснел, как будто его знакомили не с курносым Явой, а с космонавтом Поповичем, киноартистом Рыбниковым или ещё с какой-нибудь знаменитостью.
— Я вообще-то сюда из-за него пришла, мама одного ещё не пускает, — будто оправдываясь, объясняла Валька.
Ява смерил братишку Миколу откровенно пренебрежительным взглядом. Тот ещё больше покраснел.
— Так вы их поймали всё-таки или нет? — спросила Валька.
— Конечно, — небрежно бросил Ява.
— И не написали?! Тоже мне! Или, может, адрес потеряли?
— Нет, не потеряли… Но… — Ява пожал плечами, и этот жест можно было понять: дескать, чего бы это я стал писать, очень нужно…
Валька вспыхнула. Преодолевая неловкость, она сказала:
— Ну, вы, конечно, не одни их ловили, вам взрослые помогали. Или, наоборот, вы — взрослым…
— Да чего там взрослые, — хмыкнул Ява. — Мы сами… Он метнул на меня взгляд и… прикусил
Я вздохнул, поднял руку и влепил ему в лоб три звонких щелчка — аж эхо раздалось. Валька вскрикнула. Братишка Микола захихикал. Кто-то ещё засмеялся поблизости. Ходули сломались, и Ява очутился на земле — оторопелый, красный, как помидор, с вытаращенными глазами. Мне даже жалко его стало. Да разве я виноват? Не нужно было ставить таких условий…
Видя, что Ява не собирается давать сдачи, Валька (добрая душа) накинулась на меня:
— Ты что? Сдурел? Что за шутки?!
Вокруг нас начали собираться дети. Глаза у Явы забегали, как у загнанного зверя, и он выдавил из себя улыбку, жалкую деланную улыбку (так улыбаются, сидя на чужой груше, когда застанет хозяин). И сказал:
— Ничего… Всё правильно… Теперь мы квиты… — И, обернувшись к толпе:
— Чего смотрите? Кина не будет!
Дети, посмеиваясь, стали расходиться, тем более что прозвенел звонок, антракт окончился.
— Да что, что всё-таки случилось? Вы что, поссорились? — не могла успокоиться Валька.
— И совсем не поссорились! Просто у нас уговор один есть. — Яве не хотелось объяснять. Мы уже вошли в зал и пробирались к своим местам.
— Да какой такой уговор? — не сдавалась Валька (вот уж это девчачье любопытство!).
— Да потом, после…
— Ну хорошо, только вы не убегайте.
— Ладно.
Глава VI. Будка. Ухо за ухо!
Представление окончилось, и мы вышли из театра, Ява уже совсем оправился от щелчков. По-петушиному вытянув шею (вот-вот кукарекнет!), он заглядывал через головы детей. Это он высматривал Вальку.
— Может, пойдём? Зачем она нам сдалась? Только стрекочет, как сорока, — сказал я угрюмо.
Настроение у меня было… сами понимаете: часы на совести, как на сердце камень. И казалось, не было никакой надежды, что они попадут к своему хозяину. Хоть выходи на улицу и кричи. Да разве докричишься, не зная ни фамилии, ни адреса в городе, где полтора миллиона жителей да ещё полмиллиона приезжих! Безвыходное положение! Хоть плачь!
Но Ява совсем на другую волну настроен, совсем не о том думает.
— Как это пойдём? Ты что! — говорит он. — Мы же обещали подождать. Выходит, снова на брехню меня толкаешь? Смотри, так и щелчков заработать недолго!
«Мы обещали»! Как это у него здорово получается! Он один обещал, а говорит «мы». Тоже мне коллективист!
Но я не успел ничего сказать — из толпы выпорхнула Валька с братишкой Миколой и подбежала к нам.
— А я в фойе вас смотрела — думала, вы там ждёте. Ну, идёмте!
Мы шли по улице к парку Ватутина. Валька всё время что-то говорила, но я не слушал. Мне было неинтересно. И вдруг я услышал своё имя:
— Что это Павлик кислый такой? И смотрит сердито… Он, случайно, не болен? Или, может, что-нибудь случилось?
«Сама ты больная», — с досадой подумал я. Что ей от меня нужно? И не люблю, когда меня Павликом называют! Павлик-равлик!.. [3]
Ява пронзительно посмотрел на меня, и в глазах у него было: «Ну, друже, врать я не могу. Ты уж извини».
3
Равлик — по-украински улитка.