Незнайка в городе деревянных гвоздей
Шрифт:
— Это означает, что Знайка — врун: никакого Солнечного города нет, и не было, — разъяснил Спрыгль.
— Я, кажется, понял следующую фразу! — закричал Спрутс. Она означает, что Земля больше не будет помогать Миге.
— Делаешь успехи, папаша! — воскликнул Жулио.
— Прекрасно! Прекрасно! — потер руки Спрутс. — Все-таки объясните уж и последнюю фразу, какое у них там согласие и взаимопонимание?
— Когда Мигс сказал Небоиське, что тот скотина, Небоиська ответил, что Мигс сам скотина и осел. Тогда Мигс сказал: «Тогда с тобой все понятно, пусть Знайка
— Наконец-то! — завопил Спрутс. — Немедленно едем к Миге!
Он бросился в соседнюю комнату собирать вещи.
— Слава богу! — негромко сказал Жулио, обращаясь к Спрыглю. — А то старик уже от безделья с ума сходить начал: на днях сюда бездомная собака забежала, так он ее, представьте себе, насмерть загрыз.
— Первым делом, — говорил Спрутс, возвращаясь в комнату, — я задушу скотину Крабса за то, что он спер мои деньги! Я из него котлету сделаю! Я его на хлеб намажу! — тут его взгляд остановился на Спрыгле. — А Вы, молодой коротышка, почему решили нам помогать?
— Полицейским, не нравится, что к нам теперь обращаются «братцы». На Луне мы всегда были господами. Вот я и хочу, чтобы ко мне обращались «господин начальник полиции».
Как раз через полчаса по телевизору начиналось праздничное выступление Миги. «Братцы! — говорил он. — В истории каждого народа бывают дни с глубоким резонансом, дни, которые концентрируют в символическом синтезе глубокий смысл его славного прошлого и в то же время его высшие чаяния и устремления…»
«Эй, Мига! — послышалось из-за кадра. — Узнаешь меня?»
Мига побледнел.
«В первый раз вижу», — дрожащим голосом ответил он, подавая оператору знак, чтобы тот выключил камеру.
Глава девятая
Новые времена
Открою секрет: у Крабса была совесть. Она мучила его регулярно, обычно после обеда, но иногда и в совершенно неожиданные часы. И тогда Крабс начинал совершать необычные поступки.
Именно так случилось, когда Крабс сидел у телевизора и спокойно смотрел выступление Миги, потягивая из бутылки газировку с сиропом. Как только трансляцию прервали, у Крабса начались такие муки совести, что он даже разлил газировку. Он уронил бутылку, бросился к шкафу, схватил там чемодан, заранее подготовленный на случай приступа совестливости, взял его в зубы, зачем-то вылез в окно и пополз вниз по водосточной трубе.
«Здравствуй, дружок!» — услышал он знакомый голос, как только его ноги коснулись земли.
Крабс выронил чемодан и со слезами на глазах воскликнул: «Спрутс! Наконец-то!»
«Ну, я тебя…» — начал было Спрутс, но Крабс бросился ему на шею и заплакал. «Я так ждал, так надеялся, я знал, что Вы вернетесь! Не могу поверить, что это случилось. Я сохранил Ваши деньги, все до последнего миллиончика!»
«Ну что ты, Крабс, не надо», — ласково сказал Спрутс, погладив Крабса по голове.
— На помощь! Милиция! — закричал Мига, прячась за телевизионной камерой.
— Не с места! Это революция! — сказал Жулио, доставая из-за пазухи револьвер.
— Жулио,
— Да? А переть у меня деньги по-товарищески? Вот сейчас пристрелю тебя, будешь знать, что по-товарищески, а что нет.
— Да отдам я тебе деньги. Пришел бы как-нибудь ко мне и сказал. Я, между прочим, сам хотел отдать, только найти тебя не смог. Милиция с ног сбилась, тебя разыскивая. Ты скажи, сколько тебе нужно. Десять тысяч хватит? Ладно, сто. Да чего уж там, бери целый миллион, мне для друзей ничего не жалко.
— Мига, это не базар, а революция. Ты украл эти деньги у народа и должен вернуть их все.
— Ну зачем тебе столько? — захныкал Мига. — Миллиона тебе бы на всю жизнь хватило.
— Спрыгль, арестуйте его, — сказал Жулио, пряча револьвер за пазуху. — Он мне надоел.
Через час Крабс и Жулио ехали в машине по главной улице Грабенберга (бывш. Знайкенберга). Народ радостно приветствовал своих освободителей. Лунатики кричали «Ура!», размахивали флагами и плакатами, на которых «да здравствует» было наскоро исправлено на «долой».
— А, может быть, это не обязательно? — спрашивал Жулио. — К чему мне это? Забрал бы деньги и уехал куда подальше, открыл бы снова магазин разнокалиберных товаров.
— Нет, Жулио, — отвечал ему Крабс. — Вы теперь герой, Вы всех освободили, надо пользоваться моментом. Тут пахнет такими деньгами, каких Вы ни в каком магазине не заработаете. Вы же теперь не какой-нибудь продавец, а Президент. Неужели Вас это не радует?
— Президент? А что, это здорово звучит. Пожалуй, что радует. А это действительно денежное дело?
Крабс молча закатил глаза.
— Звучит соблазнительно, очень заманчиво. А что надо делать?
— Все очень просто, даже Мига справлялся. Сейчас машина остановится, Вам поднесут цветы и ребенка. Цветы надо отдать мне, а ребенка поцеловать и сказать: «Вот оно — будущее Луны».
— Вот оно — будущее Луны, — повторил Жулио. — Действительно, очень просто.
На главной площади Знайкенберга Жулио вышел из машины и поднялся на специально подготовленную для него трибуну. Он взял у Крабса листки с речью и прочитал: «Господа! В истории каждого народа бывают дни с глубоким резонансом, дни, которые концентрируют в символическом синтезе глубокий смысл его славного прошлого и в то же время его высшие чаяния и устремления. Именно в такой день обращаюсь я к вам. В день освобождения от ига земных коротышек, которые низвели луну до унизительного положения спутника Земли…»
В это время начальник каталажки вежливо придвинул Миге стул и сказал: «Здравствуйте, господин Мигс! Давненько Вы к нам не заходили, мы уж по Вас скучать начали. Мы тут все за Вами наблюдали, пока Вы были председателем, ждали, когда же Вы к нам снова вернетесь. Что же Вы не садитесь? Присаживайтесь. Вы ведь к нам теперь, наверное, надолго. Хотите кофе?»
— Кофе возьму, — мрачно ответил Мига, — а присаживаться не буду. Не люблю я сидеть в каталажке.
— Вы остроумны как всегда. Но, боюсь, сесть Вам все-таки придется.