Незримые фурии сердца
Шрифт:
– Да, вы как-то говорили.
– После отъезда я там больше не бывала. Но я не поехала рожать в Дублин. Я родила дома. В своей спальне, моей прежней детской, где и было зачато бедное дитя.
– И что с ним стало? Это был мальчик?
– Нет, девочка. Прелестное создание. Она пожила совсем недолго. Когда мама перерезала пуповину, отец сунул малышку в приготовленное ведро с водой и подержал там минуту-другую. Потом бросил ее в заранее вырытую могилку, засыпал землей, на том все и кончилось. Никто ничего не узнал. Ни соседи, ни священник, ни полиция.
– Господи
– Я даже не подержала ее на руках. Матушка моя все убрала, и в тот же день меня вывели на дорогу, приказав никогда не возвращаться.
– А меня прокляли с амвона, – сказала мать. – Приходский священник заклеймил меня шлюхой.
– Разума в этой братии не больше, чем в чурбаке. Попы – самые жестокие люди в нашей стране. – Миссис Хеннесси прикрыла глаза. Казалось, она вот-вот закричит.
– Ужасная история, – выговорила мать. – Как я понимаю, отец ребенка жениться не захотел?
Миссис Хеннесси горько усмехнулась:
– Он бы и не смог. Он уже был женат.
– И жена его ничего не узнала?
Миссис Хеннесси долго молчала, а потом тихо промолвила, и голос ее полнился стыдом и ненавистью:
– Она все прекрасно знала. Она-то и перерезала пуповину.
Когда до матери дошел смысл этих слов, она зажала рукой рот, боясь, что сейчас ее вырвет.
– Вот как оно бывает, – сказала миссис Хеннесси. – Так ты твердо решила отказаться от ребенка?
Ответить мама не смогла и только кивнула.
– Тогда после родов пару недель отлежись и возвращайся. Скажем, что младенец умер, и скоро все о том забудут.
– Думаете, сойдет?
– Для здешних-то сойдет. – Миссис Хеннесси взяла мать за руку. – А вот для тебя, к сожалению, вряд ли.
Нападение
Уже смеркалось, когда мать свернула к дому на Четэм-стрит и вдруг увидела, что из соседнего паба вываливается тот самый мужик, из-за кого утром она опоздала на работу. Тип этот смахивал на бродягу – грузный, морщинистая рожа в трехдневной щетине покраснела от выпивки.
Мать подошла к своей двери, а мужик шагнул к ней и проговорил, обдав мощным запахом виски:
– Ну наконец-то. Явилась не запылилась.
Мать молча достала ключ и трясущейся рукой вставила его в замочную скважину.
– Тут сдается жилье, что ли? – Мужик задрал голову к окну. – Меблирашки иль только одна фатера?
– Одна, – ответила мать. – Так что, если вы ищете квартиру, здесь ничего нет.
– Ишь какой выговор. Похоже, ты из Корка. Откуда родом-то? Из Бантри? Или Дримолига? Знавал я одну девку из тех краев. Давала, тварь, всякому, кто попросит.
Мать отвернулась и налегла на ключ, так некстати застрявший в скважине.
– Свет, пожалуйста, не застите, – попросила она мужика.
Тот задумчиво поскреб подбородок:
– Одна, говоришь, квартира. Так ты, стало быть, с ними живешь?
– С кем?
– Ничего себе компашка.
– С кем? – повторила мать.
– С жопниками, с кем еще? А на кой ты им сдалась-то? От
Слава богу, замок наконец-то поддался, но мужик оттолкнул мать и первым вошел в прихожую. Мама растерянно топталась на пороге и опомнилась, лишь когда незнакомец стал подниматься по лестнице.
– А ну-ка вон отсюда! – крикнула она. – Это частная собственность, ясно? Я вызову полицию!
– Да зови кого хошь! – рявкнул мужик.
Мать оглядела безлюдную улицу и, собравшись с духом, ринулась к лестнице. На верхней площадке мужик безуспешно дергал дверную ручку.
– Давай, отопри. – Он ткнул рукой в дверь, и мать невольно отметила его грязные нестриженые ногти. Крестьянин, подумала она. И выговор уроженца Корка, только не Западного – земляка она вмиг распознала бы. – Открывай, говорю, а не то вышибу дверь.
– И не подумаю. Вы сейчас же уйдете, или я…
Со всей силы мужик саданул ногой в дверь, и та распахнулась, ударившись о стену. С полки сорвался горшок, с грохотом приземлившись в ванне. Мать кинулась следом за мужиком, ввалившимся в гостиную, и увидела, что там никого нет, но из смежной комнаты доносился встревоженный шепот.
– Вылезай, Шон Макинтайр! – пьяно заорал мужик. – Покажись, чтоб я поучил тебя приличиям! Ведь упреждал я, что будет, коли застукаю вашу парочку!
Он вскинул палку (мать только сейчас ее заметила) и раз-другой так грохнул ею по столу, что мама аж подпрыгнула. У отца ее была точно такая же палка, которой он в бешенстве частенько лупил сыновей. В тот вечер, когда раскрылась мамина тайна, он замахнулся и на дочь, но жена, слава богу, его удержала.
– Вы ошибаетесь! – крикнула мама. – Это безумие!
– Выходи! – взревел мужик. – Или я сам тебя выволоку! Иди сюда!
– Уходите! – Мать вцепилась в его рукав, но мужик злобно ее отшвырнул, и она отлетела в сторону, врезавшись в кресло. Острая боль, точно юркая мышь, пробежала от ее шеи до копчика.
Мужик распахнул дверь в спальню, и глазам изумленной мамы предстали Шон и Смут: насмерть перепуганные, оба в чем мать родила, они сидели в кровати, прижавшись к ее изголовью.
– Тьфу! – Мужик гадливо отвернулся. – Иди сюда, паскудник!
– Папа… – Шон соскочил с кровати, и мать волей-неволей разглядела его наготу, пока он судорожно искал, чем прикрыться. – Папа, прошу тебя, давай сойдем вниз и…
Он вышел в гостиную, но договорить не успел, ибо отец схватил его за шкирку и что было силы ударил лицом о полку, на которой стояли всего три книги: Библия, «Улисс» и биография королевы Виктории. Что-то жутко хрустнуло, Шон издал странный нутряной стон, и на побелевшем лбу его возникла темная пульсирующая рана, из которой, чуть помешкав, хлынула алая кровь. Ноги его подломились, и он рухнул на пол, а отец подтащил его к порогу и принялся избивать ногами и палкой, каждый удар сопровождая грязной бранью.