Незримые пути
Шрифт:
На этих красных, точно обагренных кровью листьях можно было разобрать торопливые строки:
"Я знал, что вы придете. Я радист минометной роты, раненый, остался в камышах, откуда вам и передавал. Слушать вас не мог — из ушей льется кровь, оглох при контузии. Понял, что вы приняли мою передачу — первое танковое наступление отражено. Сейчас проберусь под мост. Там уже все приготовлено. Прошу передать привет всем друзьям-радистам.
Старший сержант П…"
Подпись была неразборчива.
Кто-то
Сняв шлемы, мы осмотрели взорванный мост, догорающие угли пожарища, но никого не нашли. Вместе с радистом погибла и его маленькая радиостанция.
Спускаясь с холма, мы несколько раз оглядывались на тростинку антенны, трепетавшую на фоне синего осеннего неба.
Над горами
Мне показалось, что это событие, о котором я услышал от стрелка-радиста, произошло именно в тех местах, где я когда-то испытывал радиостанции на планерах. В ту пору мне неудобно было уточнять.
Впрочем, не все ли равно, где это случилось? Здесь идет рассказ о мужестве, смекалке и опять-таки о маленькой радиостанции. В данном случае она сыграла большую роль, хотя и в несколько необычном для нее применении.
Итак, вот что я услышал от стрелка-радиста.
— Радиограмма сообщала: "Ранен командир партизанского отряда. Врач есть, требуются медикаменты. Сбросьте с самолета".
В тот момент на нашем аэродроме не оставалось ни одного самолета, все ушли на выполнение боевых заданий.
Партизанский отряд, откуда пришла радиограмма, находился где-то в ущелье, и добраться до него горными тропками было весьма затруднительно.
Решили доставить медикаменты на учебном планере, который остался в части от прежних хозяев. Летчик Сахаров взялся выполнить это задание. Он рискнул слетать туда и обратно, используя подходящий облачный фронт. В свое время Сахаров был неплохим планеристом.
Меня взяли вроде как бортрадистом, но без радиостанции, так как на планере ее не было. Что оставалось делать? Я приспособил полевую радиостанцию, которая у нас испытывалась для сторожевой службы.
Выпущенный, как из гигантской рогатки, планер со свистом взвился вверх. Летим.
Чудно, конечно, с непривычки. Совсем тихо, только ветер подвывает в тросах.
— Подобраться бы вон к тому облачку, — обернувшись ко мне, сказал пилот, — так бы с ним и поплыли.
Искусно лавируя в струях воздушных течений, он подлетел к облаку. Тут поднялся ветер, заскрипели крылья, начали потрескивать тонкие борта фанерной кабины.
Вот-вот лопнет. Ненадежная штука. Мне ведь больше всего на бомбардировщиках приходилось летать.
Уже вечерело, а место расположения партизанского
Хорошо, что радиостанцию взял. Связался со своими и попросил дать еще какой-нибудь ориентир. В это время слышу, как на моей же волне кто-то вызывает и сообщает условный сигнал.
— Сбрасывайте груз на перекрестке дорог у трех берез.
А я и не знал, что у этого отряда были маленькие пехотные станции. Очень удачно получилось.
Присмотрелся — вижу: поднимаются вверх две, как мы заранее договорились, струйки дыма. А возле берез стоят люди и машут руками.
Спрашиваю по радио:
— Как здоровье командира отряда?
— Сегодня уже лучше. Врач ждет вашей посылки.
— Ловите! Вот она! Всё уложили по списку!
И мешок мягко падает в кустарник.
Теперь нам надо вернуться домой до темноты, иначе не найдем аэродрома. С трудом набирая высоту, планер парит над горами, хочет добраться до облаков, но холодные воздушные потоки упорно тянут вниз.
Летим над перелеском. Огонек и звук выстрела. Нас, вероятно, заметили. Выстрелы снова и снова. Я не успел еще ничего сообразить, как почувствовал промозглую сырость. Это Сахаров успел нырнуть в спасительные облака. Выстрелы смолкли.
Мы летели уже довольно долго. Сквозь окна в облаках я видел что-то не очень приятное: море, скалистый берег и дальше верхушки гор. Сесть абсолютно некуда.
Тьма^ становится все гуще и гуще. Ветер стихает и не хочет поддерживать наш планер.
— Наверно, скоро пойдем на посадку, — передал я своим по радио.
Но куда же садиться? Кругом, куда только может проникнуть взгляд, высятся пики скал, темнеют расселины и ущелья, а ниже — стена уродливых узловатых деревьев.
Таких я еще никогда не видел.
Планер, будто у него крылья стали свинцовыми, упорно тянет вниз…
Мне почудилось, что кто-то стукнул его по носу. Я ударился затылком, и все стало тихо. Значит, приехали.
Расстегиваю замок на поясе, вылезаю из планера. Сахаров почему-то не вылезает, согнулся, стонет.
Я перепугался, конечно:
— Что с тобой?
Не так уж страшно — на войне и не то бывает, — но оказалось, что у него сломана нога.
Взошла луна, осветила скалистую площадку, сломанное крыло планера, который лежал буквально в двух метрах от обрыва. А внизу плескалось море.
Если бы Сахаров не заметил его вовремя и в ловком пилотаже не упал на крыло, то пришлось бы нам рыб кормить.
Моя радиостанция внешне как будто исправна, если не считать сломанной ручки переключателя и погнувшейся антенны.
Сахаров хотел было встать, но я запротестовал: