Незримые твари
Шрифт:
Иногда, в другие разы, мы были на высоких каблуках и притворялись, что отпускаем друг другу сильные пощечины из-за какого-то парня, которого обе хотели. Иногда теми вечерами мы признавались друг другу, что мы - вампиры.
– Ага, - отвечала я.
– Мои родители тоже бывало меня унижали.
Приходилось работать на публику.
Эви запускала пальцы в волосы.
– Буду прокалывать себе "гвише", - обьявляла она.
– Это такая маленькая складка кожи, которая отделяет низ влагалища от задницы.
Я шла и валилась на кровать по центру сцены, обнимая
– Не скажу, что они заставляли меня пить сатанинскую кровь, и все такое, - продолжала я.
– Просто они любили моего брата больше меня, потому что он был изуродован.
А Эви пересекала сцену по направлению к центру, мимо тумбочки в раннеамериканском стиле, чтобы стать в глубине, около меня.
– У тебя был изуродованный брат?
– спрашивала она.
Кто-то из людей, разглядывающих нас, бывало, кашлял. Подсветка, бывало, бликом отражалась на чьих-нибудь часах.
– Ага, очень даже изуродованный, но не в плане сексуальности. Так или иначе, все хорошо кончилось, - говорила я.
– Он уже мертв.
Потом Эви очень нетерпеливо начинала расспросы:
– Как изуродованный? Это был твой единственный брат? Старше тебя или младше?
А я откидывалась на кровати и встряхивала прической:
– Ой нет, мне это слишком больно.
– Нет, правда, - возражала Эви.
– Я серьезно.
– Он пробыл мне старшим братом пару лет. Все лицо у него обгорело при происшествии с баллоном лака для волос, и родители словно забыли, что у них был и второй ребенок, - я притворно промокала глаза подушкой и обращалась к публике:
– Так что мне приходилось трудиться и трудиться, чтобы заслужить их любовь.
Эви произносила, глядя в никуда:
– Ни хрена себе! Ни хрена себе!– и ее игра, ее подача, казалась правдой на 80 баллов и просто хоронила мою под собой.
– Ага, - продолжала я.
– А ему вообще не надо было ничего добиваться. Он пожирал все их внимание уже потому, что весь был обожжен и иссечен шрамами.
Эви произносила, надвигаясь на меня:
– А где он теперь, твой брат, ты хоть знаешь?
– Мертв, - отвечала я, отвернувшись и обращаясь к аудитории.
– Умер от СПИДа.
А Эви спрашивала:
– Ты точно уверена?
И я отвечала:
– Эви!
– Нет, правда, - говорила она.
– Я спросила не просто так.
– Не надо шутить со СПИДом, - отвечала я.
А Эви говорила:
– Очень даже может быть...
Вот так легко сюжет срывается с колеи. Ведь эти покупатели ждут настоящей драмы, поэтому, естественно, думаю, Эви создает обстановочку.
– Твой брат, - продолжает Эви.
– Ты правда видела, как он умер? На самом деле? Или, может, видела его мертвым? Ну, там - в гробу, с оркестром? Или его свидетельство о смерти?
Все люди смотрели.
– Да, - говорю.
– Еще и как видела, - можно подумать, мне охота попасться на лжи.
Эви нависает надо мной всем телом:
– Так ты видела его мертвым,
Все люди смотрят.
– Еще и каким мертвым.
Эви спрашивает:
– Где?
– Мне очень больно это вспоминать, - говорю я, пересекая сцену направо, в сторону гостиной.
Эви преследует меня, спрашивая:
– Где?
Все люди смотрят.
– В клинике для безнадежных, - говорю.
– В какой клинике для безнадежных?
Иду по сцене дальше направо, в следующую гостиную, следующую столовую, следующую спальню, кабинет, домашний офис, а Эви хвостиком бежит за мной, и всю дорогу над нами нависает публика.
– Ты же знаешь, как бывает, - говорю.
– Если не видишь педика настолько долго, это считай гарантия.
А Эви отзывается:
– Так на самом деле ты не знаешь, мертв он или нет?
Мы трусцой пробегаем следующую спальню, гостиную, столовую, детскую, и я говорю:
– Это СПИД, Эви: вперед и с песней.
Тогда Эви вдруг встает на месте и спрашивает:
– Почему?
А публика отправляется прочь от меня в сотнях направлений.
Потому что мне правда, правда, правда хочется, чтобы мой братец был мертв. Потому что родители хотят видеть его мертвым. Потому что - да просто жить легче, если он мертв. Потому что тогда я единственный ребенок. Потому что теперь мой черед, черт побери. Мой черед.
А толпа покупателей рассосалась, оставив лишь нас и камеры безопасности, которые заменяют Бога, наблюдая за нами в ожидании, когда мы облажаемся.
– Почему это все тебе так важно?
– спрашиваю.
А Эви уже странствует вдаль, оставляя меня одну со словами:
– Просто спросила.
Потерявшаяся в собственной маленькой замкнутой петле.
Вылизывая собственную дыру в заднице, Эви отвечает:
– Ничего такого, - говорит.
– Забудь.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На Планете Брэнди Элекзендер вселенной правит надежная проверенная система богов и богинь. Некоторые - злые. Некоторые - само добро. Мэрилин Монро, например. Потом идут Нэнси Рейган и Уоллис Уорфилд Симпсон. Некоторые из богов и богинь живы поныне. Некоторые уже мертвы. Многие из них - пластические хирурги.
Система не статична. Боги и богини приходят, уходят, скачут друг через дружку, меняя свой статус.
Авраам Линкольн обитает на личных небесах лишь затем, чтобы сделать наш автомобиль парящим пузырьком воздуха с запахом новой машины; чтобы автомобиль ехал гладко, как взятый из рекламного ролика. В эти дни, говорит Брэнди, за погоду отвечает Марлен Дитрих. Сейчас - осень нашего томления. Мы несемся по Шоссе N5 под серыми небесами, в синем гробовом интерьере салона "Линкольн Таун Кар", взятой напрокат машины. Ведет Сэт. Мы всегда так сидим: Брэнди на переднем сиденье, я на заднем. Едем сквозь три часа сценической красоты между Ванкувером, Британская Колумбия, и Сиэтлом. Асфальт и внутреннее сгорание несут нас вместе с "Линкольн Таун Кар" на юг.