НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22
Шрифт:
Но теперь их аромат казался мне тошнотворным.
— Вы можете попробовать любой! — торжественно провозгласил Слэу. Ручаюсь, что не отличите от того, который вы уже…
— Нет-нет, — поспешно забормотал я. — Это потрясающе, но я… Мне что-то плохо…
Посерьезнев, Слэу взял меня под руку и повел к лестнице:
— Не волнуйтесь, дорогой Тримл, вас, наверное, сморило в подвале. Требуется некоторая привычка, чтобы долго пробыть здесь.
Наверху в гостиной он усадил меня в кресло, налил мне бокал и вытащил откуда-то флакон таблеток «Гип-Гип».
Когда мне стало лучше, я сел прямее и сказал:
— Доктор Слэу, но это же преступление.
Кажется, он не поверил
— Преступление, сказали вы?..
— Да, преступление, — непоколебимо подтвердил я, глядя ему прямо в глаза. — Вы навсегда закрываете человеку один из путей к совершенствованию — возможность стать над грубой сытостью и радоваться тому прекрасному, что можно извлечь из примитивного процесса насыщения, возвеличить свой дух. Вы уничтожаете искусство, заменяя его штамповкой!..
Он выслушал меня до конца, и когда я остановился, чтобы освежить пересохший от гнева рот глотком вина, спросил:
— Господин Тримл, это правда, что с прошлого месяца вы стали одним из Сотни?..
— Какое это имеет значение? — холодно спросил я.
— Большое, — так же холодно ответил он и усмехнулся. — В Сотню входят семейства, насчитывающие одиннадцать поколений бизнесменов, ведущие свой род от первопоселенцев и обладающие состоянием не меньше трех миллионов. Вы никогда не голодали, Тримл, разве что в лечебных целях. Я вырос в семье, где было семеро детей и не было отца. Первый раз я наелся досыта в пятнадцать лет.
Я попытался перебить его, но он удержал меня резким, повелительным жестом:
— Вы маскируете свое стремление к постоянной сытости, Тримл. Вы рядите его под любовь к искусству!..
Он вскочил, не в силах больше оставаться на месте, и подошел к окну, за которым клубилась ночь.
— Боже, — сказал он с неожиданной тоской, — почему всегда было и есть столько людей, которые живут, только чтоб жрать, спать, надевать на себя тряпки? Неужели это испытание, призванное отсеивать тех, кто не сможет всем этим пожертвовать? Нет, я поломаю…
Откуда у меня взялись силы и почему я поступил именно так — не знаю.
Но это я взлетел с кресла, схватил за ручки серебряную супницу, взметнул ее и с незнакомой силой обрушил на залысый, ненавистный затылок…
При всей моей хрупкости я выгляжу внешне крепким и румяным — это такое же следствие моего увлечения, как ожоги от паяльника на руках радиолюбителей; и я не понимаю, как мне удалось стащить его вниз, по лестнице, поднять и сунуть в синий люк, в гудение и звякание.
Пока я стоял, пытаясь отдышаться, и вытирал руки носовым платком, знакомо взвизгнул звонок, сверкнула красная вспышка, и из люка, рассыпаясь на бетонном полу, один за другим повалились яблочные пироги.
В последнем торчал ключ. Красивое бронзовое кольцо на стальном стержне с причудливой бородкой.
На улице я почти сразу увидел автомат для вызова роботакси. Когда машина подъехала, набрал шифр своего квартала, растянулся на сиденье и устало закрыл глаза.
Есть вещи, о которых здравомыслящий человек никогда не пожалеет, даже если они дорого ему стоили.
Я никогда не пожалею о докторе Слэу, но штрудель! Прекрасный, сладостный, упоительный штрудель!..
Александр Силецкий
ЦВЕТОЧНАЯ ЧУМА
Спроси его кто-нибудь: почему так случилось? — он вряд ли бы толком ответил. Но факт оставался фактом — Старший Инспектор Боярский с первого дня невзлюбил эту планету. Беспричинно, вопреки, казалось бы, всему. Больше того, присутствие на ней угнетало его настолько,
Ночь прошла спокойно. Экипаж был доволен, ощутив под ногами наконец-то реальную твердую почву, и мирно, без волнений, почивал. Чуткие приборы не регистрировали никаких изменений в окружающей среде. Как и люди, в эту ночь приборы спали. Где-то над планетой поднимались ветры, проносились тучи, шли дожди, но почва оставалась всюду неподвижной, будто огромное безжизненное тело, и ничто в ее структуре не говорило о присутствии даже микроорганизмов. Одра была стерильна, нетронута, пуста… И невозможно было с точностью сказать: существовала ли когда-то жизнь на Одре, со временем исчезнув, или, напротив, еще не зародилась, чтобы в грядущих миллиардах лет явить себя во всем своем великолепии. Одра была древней Земли. Но как узнать наверняка, когда и где должна возникнуть жизнь? Космос так капризен, неприручен… Во всяком случае в своем движении вперед Земля покуда жизни не встречала.
Однако болезненное беспокойство, пришедшее вчера, и наутро не покинуло Боярского. Сколько уж на своем веку повидал он этих миров, не пригодных для жилья!.. Инспекция Поиска и Безопасности в каждый полет направляла своего представителя: он был обязан наблюдать, чтобы везде неукоснительно следовали букве Инструкции, где заранее оговаривалось, как вести себя в определенных ситуациях — безжизненна планета, или на ней замечены простейшие организмы, или есть даже шанс подозревать, что налицо следы иного, чуждого землянам разума. Пока роль Старшего Инспектора Боярского сводилась к минимуму — руководство экспедицией, и только. До сих пор не возникало нужды ни в напряженной деятельности, ни в принятии каких-либо сверхважных решений. Все шло по плану. Вселенная словно упрямо пыталась доказать, что не нуждается ни а чьей заботе и опеке. И в человеческом присутствии — тоже. А это, пожалуй, угнетало более всего.
Утром, как обычно, экипаж собрался на верхней палубе, и руководители исследовательских групп по очереди доложили результаты окончательных проверок.
Это была удача! Тем более необыкновенная, что все мечтали о ней давным-давно. Данные, полученные вчера, по прилете, подтвердились.
В принципе Боярскому впору было ликовать — он все-таки добился своего! Нашел… И тем не менее чувство странной, беспричинной неприязни к Одре оставалось. Оно мешало ощутить восторг сполна. И эта раздвоенность тоже раздражала, не позволяя воспринять происходящее как подобает. Поэтому Боярский, вопреки моменту, лишь улыбнулся и ободряюще тряхнул головой: