Ни шагу назад!

Авраменко Александр Михайлович

— Берег! Берег, вашу мать! Пехота, отзовись!

Неожиданный треск в наушниках.

— Я пехота. Кто тут меня матюкает?! Какая Берёза?!

Ну, ни хрена себе?! Голос то знакомый, это что получается? Командир полка и позывных не знает собственных?

— Берег, я Берёза! Дайте координаты вражеских дотов.

— А хрен его знает, бог войны! Вон, слева лупит, гад. И справа тоже. И за заграждениями сидят, сволочи…

Паскуда! Какой ты командир?!!! Тебя, сволочь, надо дворником ставить, а не полком командовать! Ведь столько людей уже положил… Делать нечего. Оставляю за себя наводчика башенного орудия, предупреждаю остальных, чтоб ждали команды по рации, а за холм пока не высовывались. Затем беру штатный «ППД» и бегу к залёгшей пехоте. Заметив меня, фашисты открывают огонь. Над ухом тоненько посвистывают пули, задеваю

ногой под спрятавшуюся под снегом проволоку и кубарем сыплюсь вниз. Это спасает от обстрела, немцы явно посчитали меня убитым. Уже ползком добираюсь до одного их пехотинцев.

— Где командир?

— Да он в тылу, товарищ танкист. В овраге.

— Как… В тылу?!

— Ну, вы когда сюда ехали, вдоль оврага пришлось?

— Да.

— Товарищ командир полка, когда в первый раз с немцами схлестнулись, остался с ранеными. А нам велел дальше идти.

— А на рации кто?

— А, так это Васька Петров. Радист наш.

Я уже закипаю.

— Где ваш Петров?!

Боец приподнимается и кричит:

— Васятко, иди сюды! Тебя танкисты требуют!

Через пару минут подползает маленького роста боец. Огромный ящик рации за его спиной едва ли не больше самого.

— Лопатка есть?

— Чаво?

— Ты мне не чавокай! Лопатка сапёрная, спрашиваю, есть?

— А то!

— Быстро рой яму. Да куда ты!!! Лёжа рой, снег мягкий!

Через пять минут мы уже в подобии снежной норы. Навинчиваю антенну на ящик передатчика, включаю.

— Первый, я Берёза. Координаты — 32–17. Осколочным. Огонь!

С журчанием над нашими головами проходит первый снаряд. Чуть погодя доносится звук выстрела, а затем на том берегу вспухает бело-чёрным облаком разрыв.

— Правее 02. Огонь!

Всё-таки наводчик у меня классный. Да и сам я неплох. Второй снаряд заставляет умолкнуть один из дотов. Добавив для верности ещё пару снарядов по тому же месту, переношу огонь на другие координаты. Через полчаса артобстрела небольшой проход расчищен, доты подавлены. Через Васятку вытаскиваю к себе в нору комбатов, и приказываю им ползти через реку. Пока одним батальоном. Именно ползти, а не орать «Ура» и ломится в полный рост. Пусть гораздо медленнее, зато целее будешь. Через два часа томительного ожидания наблюдаю, как у вкопанных на том берегу надолбов вдоль берега возникает чёрное пятно. В бинокль различаю, что это один из бойцов на том берегу машет шапкой. Отлично. Перебрались. Стреляю в воздух зелёной ракетой. Это знак, чтобы окапывались и ждали остальных. Отправляю следующий батальон. А через полчаса ещё один, последний. Сам ползу вместе с остальными. Рядом сопит маленький радист. Я тем более пробираюсь не по прямой, а немного зигзагами. Мало ли чего. Уф! Вот и берег. Тщательно осматриваю береговые укрепления немцев через линзы трофейного «цейса». Красиво! Четыре дота мы накрыли. А вот ещё два молчат. И колючки тут полно. Наверняка мины понатыканы. Что же делать то?

Глава 6

Немцы шли строем пеленг. Классически. Девятками. По три. Каждый следующий бомбардировщик чуть позади переднего. Если смотреть снизу — углом. Этакая косая колонна из двадцати семи машин. Прерывистый звук их двигателей рвал слух находящихся на земле лётчиков.

— Почему мы не взлетаем?

— Не знаю, Саша. Начальство категорически запретило. Говорят, чтобы не привлекать внимания раньше времени к аэродрому. Мол, пока потребности нет.

— Потребности нет?! Да я когда в Севастополь ездил последний раз, на меня как на врага народа смотрели! Немцы город в щебёнку превращают, а мы тут отсиживаемся…

В словах молодого лейтенанта была горькая правда. За три месяца, которые лётчики находились в командировке, они сделали по одному вылету. Тому самому, испытательному… Да и в остальных авиационных частях творилось непонятное — складывалось впечатление, что командование осаждённого гарнизона просто не знает, как использовать имеющиеся у него самолёты… Пилоты каждый день ломились к начальству, требуя выпустить их в небо, а Дзюба отговаривался приказом генерала Петрова, угрожая расстрелом пытающимся самовольно взлететь… Между тем с каждым днём обстановка на фронте ухудшалась: в марте месяце с треском провалилась попытка советских войск вернуть Крымский полуостров. Погибло очень много людей, потеряны сотни танков и орудий. Всё это негативно сказалось на моральном состоянии

севастопольцев. Столяров просто не понимал причин происходящих неудач, особенно если учесть, что прошлой осенью они наголову разбили немцев под Москвой. В апреле было затишье, если можно так выразиться, а начале мая началось… Под Севастополем появился четвёртый авиакорпус немцев под командованием самого Вольфрама фон Рихтгофена. И всё… С пятого мая в воздухе непрерывно висели бомбардировщики и истребители врага. Сотни тонн бомб падали на укрепления и город. Малейшие попытки подняться в воздух пресекались немцами очень жестоко — в соседней эскадрилье из десяти взлетевших «ЛаГГ-3» назад не вернулся ни один самолёт. Впрочем, никто этому не удивлялся — не зря аббревиатура «ЛаГГ» на всех фронтах расшифровывалась одинаково — Лакированный авиационный Гарантированный Гроб. Как правило, лётчик на этой перетяжелённой машине совершал полёты до первой встречи с врагом. Потом — факел в небе, очередь по парашюту, и на землю опускался прошитый пулями труп. Даже устаревшие «ишаки» и «чайки» пользовались гораздо большей популярностью у авиаторов, чем этот монстр…

— Едешь в город, командир?

— Да нет. Не хочу. Лучше здесь побуду…

Капитан отвернулся и, достав из кармана пачку папирос, закурил. Пожав плечами, остальные пилоты быстро запрыгнули в кузов грузовика, отправлявшегося в Севастополь. Мотор зафыркал, а Столяров отправился в землянку, подремать. Но сон к нему не шёл, и, провалявшись на нарах с час, капитан отправился к оружейникам, с которыми у него сложились хорошие отношения. Не в пример многим в их специальной авиагруппе лётчик не гнушался взять в руки гаечный ключ и помочь в ремонте собственной машины. Подсказать, если что-то не выходило. «Чайку» Столяров знал в совершенстве. И именно это, да ещё инженерные навыки Олега помогли ему перевооружить машины их звена. Теперь их самолёты несли вместо двух крупнокалиберных «УБСов» и стольких же «ШКАСов» по четыре крупнокалиберных агрегата на плоскостях, да ещё две автоматические пушки «ШВАК» стояли впереди, перед кабиной пилота. Машины стали тяжелее, но всё дело в том, что на них стояли не обычные старые двигатели «М-62» около 800 лошадиных сил, а более мощные «М-63» на тысячу сто, что и позволило переделанному «И-153» сохранить и скорость, и подвижность…

— Что, товарищ капитан, опять пришли?

— Угу, Семёныч. Давай, поработаем…

Прочный металл, тем не менее, легко поддавался напильнику. Отточенными движениями Владимир стучал дубовой киянкой, выгибая снятый с громадного крыла разбитого «Хейнкеля» лист. Он перешивал обшивку плоскости своей машины. Полотняно-перкалевый самолёт гораздо более лёгкая добыча для зениток врага, чем дюралюминиевый. Да и за счёт отказа от лишних нервюр и лонжеронов экономится вес. А это позволяет нести больший боезапас и больше оружия. Конечно, делал он всё это не на своей машине. Кто же позволит выводить из строя нормально функционирующее оружие? Нет. Столяров перешивал запасной комплект плоскостей, хранившийся в ремонтной мастерской спецгруппы, намереваясь по окончании работы просто переставить крылья. По крайней мере, перкалевые закрылки он уже поменял на обшитые. Оставалось только испытать их в воздухе, но Дзюба вылеты запретил категорически. Так что, приходилось ждать, пока кого-то наверху не припечёт…

Гнусавый сигнал клаксона прервал мысли капитана. Что случилось? Он бросил напильник в ящик с инструментами и выскочил наружу — возле неожиданно быстро вернувшегося из города грузовика столпились все свободные от службы люди. Затем пилот заметил бегущих к толпе санитаров с носилками. Кто-то ранен?! Но как? Раздвинув широкими плечами лётчиков и матросов, капитан оказался в первых рядах — все вернулись живыми, но на некоторых белели свеженаложенные повязки. А ещё его поразили их лица — можно назвать их потерянными. Выражение обиды и горечи словно застыло, превратившись в маску…

— Осторожнее, осторожнее! Пропустите, товарищ капитан!

Столяров посторонился, пропуская двух матросов с носилками.

— Принимайте!

Через борт подали молодую девушку в матросской форме, вернее, в её остатках, едва различимого цвета, из-за пропитавшей её бурой крови. Следом — ещё двоих, с обугленными ногами.

— Кто это сделал?!!

— Да вот они, суки!

Под ноги собравшимся бойцам шлёпнулся бритый узкоглазый молодчик. Едва придя в себя, он перекатился, встав на колени, и заорал с пеной у рта: