Ни сыну, ни жене, ни брату

Токарева Виктория Самойловна

— А почему именно ты? — прямо спросила Кияшко.

Ну что можно ответить на такой вопрос? Можно только слегка пожать плечами и возвести глаза в обозримое пространство, куда уходила нитка фонарей и последним фонарём была луна.

Слава и сплетня распространяются с одинаковой скоростью, потому что слава — это та же сплетня, только со знаком плюс. А сплетня — та же слава, только отрицательная.

На другой день во время большой перемены к Дюку подошёл Виталька Резников из десятого "Б" и спросил с пренебрежением:

— Ты, говорят, талисман?

Дюк не

отвечал, смотрел на него во все глаза, потому что Виталька был не только сам по себе Виталька, но и ещё предмет обожания Маши Архангельской. Дюк узнал об этом месяц назад, при следующих обстоятельствах.

Однажды он возвращался из овощного магазина со свёклой в авоське — крупной и круглой, как футбольный мяч. Мама велела купить и сварить. Такую свёклу надо варить сутки, как кости на холодец. Дюк умел варить и холодец, он был приспособленный ребёнок. Но сейчас не об этом. Дюк ступил в лифт, стал закрывать дверцы, в это время кто-то вошёл в подъезд и крикнул «подождите». Дюк не переносил ездить в лифте компанией, оставаться в замкнутом пространстве с незнакомым человеком. Особенно ему не нравилось ездить с бабкой с восьмого этажа, которая занимала три четверти кабины, и от неё так и веяло маразмом. Поэтому, войдя в лифт, он старался тут же закрыть дверь и тут же нажать кнопку. Но на этот раз его засекли. Пришлось ждать. Через несколько секунд в лифт вошла Лариска с пятого этажа, а с ней Маша Архангельская, вся в слезах. Она плакала, брови у неё были красные, лоб в нервных красных точках. Она была так несчастна, что у Дюка упало сердце. Лариска нажала кнопку, и лифт стал возноситься, как казалось Дюку, под скорбный органный хорал. Заметив Дюка со свёклой. Маша не перестала плакать — видимо, не стеснялась его, как не стесняются кошек и собак. Просто не обратила внимания.

Дюк стоял потрясённый до основания. Он мог бы умереть за неё, но при условии, чтобы Маша заметила этот факт. Заметила и склонилась к нему, умирающему, и её мелкая слёзка упала на его лицо горящей точкой.

Лифт остановился на пятом этаже, и они вышли все трое и разошлись по разные стороны: Маша с Лариской — влево, а Дюк со свёклой — вправо.

Вечером этого дня Лариска позвонила Дюку в дверь.

— Распишись, — велела она и сунула ему какой-то список и шариковую ручку.

Дюк посмотрел в список и спросил:

— А зачем?

— Мы переезжаем, — объяснила Лариска.

— Ну и переезжайте. А зачем тебе моя подпись?

— Дом кооперативный, — объяснила Лариска. — Нужно разрешение всех пайщиков.

«Зачем это нужно? Кому нужно? — подумал Дюк. — Сколько ещё взрослой чепухи…»

Он расписался против своей квартиры «89» и, возвращая ручку, как можно равнодушнее спросил:

— А почему Маша Архангельская в лифте плакала?

— Влюбилась, — так же равнодушно ответила Лариска и позвонила в следующую дверь.

Вышла соседка — немолодая и громоздкая, как звероящер на хвосте. У неё было громадное туловище и мелкая голова. Дюк несколько раз ездил в лифте вместе с ней, и каждый раз чуть не угорал от запаха водки, и каждый раз боялся, что соседка упадёт на него и раздавит.

Но она благополучно выходила из лифта и двигалась к своей двери как-то по косой, будто раздвигая плечом невидимое препятствие. Говорили, что у неё много денег, но они не приносят ей счастье. Однако она боялась, что её обворуют.

— Распишитесь, пожалуйста, — попросила Лариска.

Звероящер хмуро и недоверчиво глянула на детей. Дюк увидел, что лицо у неё красное и широкое, а кожа натянута как на барабане. Она молча расписалась и скрылась за своей дверью.

— В кого? — спросил Дюк.

Лариска забыла начало разговора, и сам по себе вопрос «в кого?» был ей непонятен.

— Маша в кого влюбилась? — напомнил Дюк.

— А… в Витальку Резникова. Дура, по самые пятки.

Дюк не разобрал: дура по пятки или влюбилась по пятки. Чем она полна — любовью или глупостью.

— Почему дура? — спросил он.

— Потому что Виталька Резников это гарантное несчастье, — категоричёски объявила Лариска и пошла на другой этаж.

— Гарантное — это гарантированное? — уточнил Дюк.

— Да ну тебя, ты ещё маленький, — обидно отмахнулась Лариска с верхнего этажа.

И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки Резникова и спрашивало:

— Ты, говорят, талисман?

Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его опасность.

Витальку любили учителя — за то, что он легко и блестяще учился. Ему это было не сложно. У него так были устроены мозги.

Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки. К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую дорогу в жизни, выкорчёвывал из неё все пни, сровнял ухабы и покрыл асфальтом. Осталось только пойти по ней вперёд — солнцу и ветру навстречу.

Витальку любили девчонки — за то, что он был красив и благороден, как принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?

Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как весёлый здоровый щенок. Но в его организме не было того химического элемента, который в фотографии называется «закрепитель». Виталька не закреплял свои чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому, наверное, что у него был большой выбор. На его жизненном столе, как в китайском ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним и не попробовать другого.

Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни девочки. Одна только мама. Зато он любил — преданно и постоянно. У него была потребность в любви и постоянстве.

— Предположим, я талисман, — ответил Дюк. — А что ты хочешь?

— Я хочу позвать Машу Архангельскую на каток.

— Так позови.

— Я боюсь, что она откажется.

— Ну и что с тобой случится?

— Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит, — расстроенно сообщил Виталька. — Что я ей сделал?

Дюк не сомневался в результате, поскольку результат был подготовлен самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.

— Ну, пойдём, — согласился Дюк, и они пошли к десятому "А" в конец коридора.