Ниалл. Возвращение Повелителя Света
Шрифт:
— Ниалл не глупый, — возразила девушка.
— О, поверь мне, цветочек, когда дело касается семьи, Ниалл поверит во все. Тебе стоит только добавить ему: «Ленар с ней», и в ту же секунду солнечная нить выкинет этого спасателя прямо в мою ловушку. Ну, согласна?
Девушка сглотнула, сердце в груди застучало чаще, на руках выступили мурашки, а светлые волоски на затылке встали дыбом, точно шерсть на загривке кота, чувствующего опасность. Она попыталась унять дрожь. Ее все равно ждет казнь, даже если она согласится на условия Хонга. Он не сдержит слово, не дарует ей защиту и магию, да и не хочется ей жить
— А если согласна? Где мне искать тебя?
Хонг за долю секунды оказался возле нее, хватая жесткими пальцами за подбородок. Персефона вздрогнула всем телом и вскрикнула. Холодные карие глаза убийцы прожигали ее изнутри, силились найти на дне кристально-голубых зрачков, напоминающих лед в Снежной долине, ложь. Он знал, порой чувства настолько сильны, что желание спасти свою любовь преобладает над здравым смыслом. Но корысть и жажда власти ломает даже самые сильные чувства. Впрочем, Хонг ничего не потеряет, Селена все равно уже в его власти. Мужчина почувствовал исходящий от Персефоны аромат черники и удивленно вскинул брови. Теперь он понял как обычная смертная смогла так вскружить голову холодному и неприступному Богу. Хонг наклонился непозволительно близко, едва касаясь своими губами губ Персефоны. Девушка замерла, внутренне сжалась и напряглась, но тот лишь издал вздох то ли разочарования, то ли злости и разжал ладонь, чтобы затем встать и отойти к окну.
— Изумрудный лес. Четвертая к югу поляна. Если не сможешь добраться сама, попроси любого из свиты Адриана. Они все на моей стороне, а кто нет давно убит. До встречи, цветочек.
И Хонг растворился в лунном свете так изящно, словно его вовсе не было здесь. Только тяжелый запах смерти оседал в легких плотным дымным кольцом. Персефона почувствовала сладкий гнилостный аромат, стоило только ему подойти к ней ближе. Неужели тело его не выдерживает столько фракций, или на его руках лежит след от миллиона трупов?
Ниалл бледнел с каждым словом, что срывался с губ этой смертной, что перевернула жизни каждого из Богов с ног на голову, нарушила многовековое спокойствие, а в сердце Ниалла забралась слишком далеко, поселяясь в нем тонкой обсидиановой нитью, крепким узлом стянувшей ледяные стенки. Небо потемнело, за спиной Адриана поползли обсидиановые тени, глаза заволокло черной пеленой и он сквозь зубы прошипел:
— Ей нельзя верить, Ниалл, это ловушка. — Бог схватил девушку за горло и рывком поднял на ноги.
Ниалл дернулся, но сдержал свой порыв. Любой, кто касался его Персефону, раздражал, заставляя тело светиться и трястись мелкой дрожью.
— Адриан! — предостерегающе воскликнул брат. — Она не лжет. Любая минута промедления может стоить Селене жизни. И Ленар…Хаос его раздери! Я заставлю Хонга есть собственные кишки, если он навредит им.
— Маги Хаоса вновь мертвы! Я не выстою! Если он навредит Дафне, я поставлю на колени весь мир.
Ниалл схватил брата за плечи и с силой отвесил ему звонкую пощечину. Это отрезвило, Адриан взял себя в руки и часто заморгал. Ниалл твердо сказал:
— Мы выстоим, слышишь!? Ты соберешь новую армию, когда все
— А ты? — спросил брат.
Ниалл обернулся к Персефоне и вздохнул. Ее нельзя так просто оставлять. Он казнит ее позже, когда все закончится. А в душе все равно теплился огонек прощения, который с каждым вот таким ее нежным взглядом разрастался в целый костер, если не в бескрайний горящий океан.
— Я перенесу Персефону в… — Бог запнулся, но, облизнув губы, продолжил: — наше место.
Ниалл уже вытянул ладонь вперед, чтобы призвать нить Света, но голос брата заставил его замереть.
— Ниалл, предателей надлежит казнить.
— Но не сейчас, когда мы в любую секунду можем потерять Селену. Встретимся в тронном зале, — отрезал Повелитель Света, взял Персефону под локоть и переместился к Розовому морю.
Бог взмахнул рукой, снимая полог невидимости, и на золотом песчаном берегу появился небольшой дом. Он толкнул входную дверь и пропустил Персефону вперед. Она сделала робкие шаги, осматриваясь. Домик состоял из трех спален, отделенных друг от друга дверями. На обшитых красным деревом стенах висели портреты Богов, написанные маслом пейзажи, на полу лежал пушистый белый ковер, а если пройти вперед, можно было очутиться в уютной маленькой кухне фисташкового оттенка. Ниалл указал на самую дальнюю дверь и сказал:
— Ты можешь отдохнуть в моей комнате и уйти. Не думаю, что мы с Адрианом вернемся живыми, а Селене не будет до тебя дела, Персефона.
Ниалл взмахнул ладонью и кандалы рассыпались, освобождая запястья Персефоны. Она мученически поморщилась от боли и потерла руки, разгоняя кровь. Ниалл обернулся, чтобы уйти, но девушка схватила его за ладонь. Бог застыл, сердце его билось в груди как ошалелое, холодное прикосновение обожгло, захотелось обернуться и сжать девушку в объятиях, но он не мог, не сейчас, когда весь его мир рушится на глазах, не когда прощение билось с гордостью в ожесточенной схватке.
— Не надо, Персефона, — прошептал Бог, мягко высвобождая запястье. — Я даю тебе возможность уйти.
— А если я не хочу!? — в отчаянии выкрикнула девушка.
Ниалл обернулся. Лазурные глаза потемнели, стоило взглянуть на лицо возлюбленной. На ее бескрайние голубые глаза, на застывшие ледяной крошкой слезинки на белесых ресницах, на бледные щеки, на пухлые губы, чуть приоткрытые и такие манящие. Он полюбил ее так сильно, что чувствовал всю боль, которая ранее была недоступна черствому Богу после смерти Катрин. Он не смотрел на других женщин, долгое время забывался в вине, пытаясь собрать свои разбитые осколки воедино, поднимая их с самого дна. Персефона долго всматривалась в лазурные глаза, прежде чем сказала:
— Я хочу, чтобы ты казнил меня своей рукой.
— Почему? — выдохнул Бог.
— У меня больше никого нет, Ниалл. Я не хочу существовать без тебя…
— Замолчи! — рявкнул он, зажмуриваясь и зажимая ладонями уши. — Прекрати делать меня уязвимым. Прекрати делать мне больно! — от отчаянного крика задрожали стекла, земля взбугрилась, взрывая золотистый песчаный берег, солнце засияло ярче, с поверхности моря вверх взметнулся горячий пар.
Персефона сглотнула горький комок слез, и дрожащим голосом прошептала: