Нич Ниднибай
Шрифт:
Какой ужас! Я – еврей! Мама всё рассказала: мы, то есть папа, мама, я и сестра, принадлежим к проклятому народу евреев. Это тот самый народ, который распял Христоса. И за это другие народы ненавидят и презирают их.
Сегодня Сёмка, из дома возле базара, рассказал мне, откуда берутся дети. Оказывается – для этого папы и мамы должны чухаться. Непонятно, как от простого чуханья могут появляться дети, но мне теперь стыдно. Я просто не могу смотреть на взрослых.
Витька,
Первый раз видел, как папа плакал. Мама заболела. Он думает, что она умрёт.
Дети из школы дразнили контуженного на войне человека. Он бросил в них огромный камень, который пролетел рядом со мной и ударился со страшным грохотом в ворота школы. Всё произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Я испугался уже потом, когда представил себе, как плакал бы папа, если бы камень попал в меня. Но я не дразнил же.
Папа сказал, что купит телевизор! Чтобы маме не было так скучно сидеть: она теперь не может ходить. Класс! Мало у кого в городе есть телевизор.
Есть телевизор! Соседи ходят к нам смотреть. Николай Иванович и Марья Ивановна. Папа и мама их очень уважают. Мама даже заставила сестру извиниться, когда она сказала Марье Ивановне «дура».
Сестра пролепетала:
– Малья Вановна, звените, со вы дула. Соседи очень смеялись. Даже мне было смешно. Они учителя. А Николай Иванович вообще директор школы.
Пацаны в школе скручивали и курили сухие листья. Я тоже попробовал. Какая гадость!
Вовка из соседнего дома сдёрнул с меня трусы, когда я разговаривал с Маринкой, соседкой из другого бока нашего дома. Я от стыда расплакался, а Маринка стала меня утешать, что она ничего не видела. Потом взяла и поцеловала меня в щёку. Странная какая-то.
Хоть бы меня забрали из этого пионерлагеря! Сегодня в уборной один пацан посмотрел на меня и спросил:
– Ты что, бедненький, из евреев?
Я хотел сказать «нет», но сказал «да». Как он догадался?! А вожатый, который рядом с уборной зачем-то лапал вожатую, подмигнул ей и сказал:
– Каждая царапина укорачивает жизнь.
У нас, видимо, всё-таки один живой дедушка есть.
Папа с мамой всё время говорили, что все наши бабушки и дедушки погибли во время войны. Но оказывается – этот дедушка поссорился с мамой, и они долго не разговаривали.
А теперь, когда мама заболела, он приехал мириться и даже плакал.
Сидели мы на уроке. Вдруг дверь открывается, и кто-то как закричал:
– Человек в космосе!
У меня сердце радостно ёкнуло: вот оно,
Этот жирный первоклашка с круглой и розоватосвинячьей мордой испортил мне весь новогодний вечер. Нам сказали смотреть, чтобы младшие не трогали ёлку, а он что-то пытался оторвать от неё. Я подошёл и схватил его за руку. Он вырвал руку и сказал:
– Пошёл вон!
Я разозлился и тихо проговорил:
– Ты чего орёшь?
А он мне в ответ:
– Я знаю, кто ты.
Я почему-то спросил, кто.
И тут этот кабан как закричит:
– Жид!
Меня как будто кувалдой по голове грохнули. Язык отнялся. Многие слышали, и я видел, как некоторые осклабились. И главное, слышала Верка, самая красивая девчонка в школе.
Вчера на медосмотре каждого пацана подзывали к столу и заполняли анкету. У нас в классе все оказались украинцами, кроме длинного Вальки и меня: мы оказались русскими.
Когда мы выходили, длинный Валька подмигнул мне и сказал:
– Мы с тобой самые умные.
Папа рассказал, что, когда его во время войны после месяца на фронте под Сталинградом отправили вместе с другими бессарабцами работать на шахту в Сибирь, какой-то власовец прицепился к папе, что он еврей, и они подрались. Это было на краю шахты. Оступившись, власовец не удержался и упал в шахту. Папа был в ужасе.
Вокруг было полно народу, шахтёров. Кто-то похлопал папу по плечу и сказал:
– Идём.
Больше никогда никто не вспоминал об этом случае.
Я спросил папу:
– Приходилось ли тебе стрелять в немцев на фронте?
Он ответил:
– Приходилось.
Я говорю:
– И они падали убитыми?
Папа сказал:
– Не знаю, – и перевёл разговор на то, как, будучи страшно голодным во время войны, съел полную кастрюлю варёного лука.
Его потом стошнило, и он вырвал всё. С тех пор он на варёный лук даже смотреть не может.
А мама возразила, что у них, во время блокады Ленинграда, такое блюдо считалось бы деликатесом.
Переходим в другую школу. Будем учиться теперь одиннадцать лет. Вот не везёт!
Сегодня мой друг мне сказал, что за мной «гоняется» одна девчонка. Потом добавил:
– Ты, вообще, хороший пацан, если бы не… – и замолк.
На пляже познакомился с курортницей, Олей. Тоненькая, с глазами, как море. Она только мне доверила смазать её кремом от загара.
Пока смазывал, она успела прощебетать и всю свою родословную, и что мама у неё русская, а папа калмык, и еще многое другое.