Ничего они с нами не сделают. Драматургия. Проза. Воспоминания
Шрифт:
РЕЙХМАН. Я не боюсь работы, Александр Сергеевич. Немцы умеют и любят работать. Wir sind aber sehr fleissige Leute. Очень прилежные люди.
СОБОЛЕВСКИЙ (встает, потянувшись). Делает честь – и вам и вашей стране.
ПУШКИН. Доброе утро, дитя мое. Господин Рейхман, господин Соболевский.
РЕЙХМАН. Весьма рад.
ПУШКИН. Мы всю ночь напролет толковали, причем предмет беседы был так высок и разговор наш принял столь мудреное направление, что девственный мозг моего друга не
РЕЙХМАН. О, так вы не спали всю ночь…
ПУШКИН. Дурно, дурно, согласен с вами. В деревне я вставал в пять утра, это было славное время.
РЕЙХМАН. У нас есть поговорка – Morgenstunde hat Gold im Munde.
СОБОЛЕВСКИЙ. Кто рано встает, тому Бог подает.
ПУШКИН. Да, здесь, к несчастью, не то… Кстати, вы завтракали, Карл Петрович?
РЕЙХМАН. О да. Прошу не беспокоиться.
ПУШКИН. Тогда не желаете ли вина? Погребов не держу, но херес найдется.
РЕЙХМАН. Ни в коем случае. Утром не пью. Итак, я должен все посмотреть своими глазами.
СОБОЛЕВСКИЙ. Правило отменное. И впредь поступайте так же.
РЕЙХМАН. Не смею задерживать. Ваше время слишком дорого…
ПУШКИН. В последние дни не могу этого сказать. Прошу простить, что принял вас в неподобающей обстановке. В доме – неряшество, запустение. Жена с детьми уехала в Заводы, что в Калужской губернии. Я хозяйничаю один и живу, как видите, на холостой манер…
РЕЙХМАН. Это не так плохо. Одиночество имеет свои добрые стороны. Так, например, вам ничто не мешает творить.
ПУШКИН. Увы, на сей раз мне одиночество не помощник. Пишу одни деловые бумаги. Нижайше вам кланяюсь. Впрочем, забыл – я хотел просить у вас совета о статуе. (Подводит его к окну.)
РЕЙХМАН. Да, но я агроном.
ПУШКИН. Вы прежде всего человек дела, и я преисполнился к вам безмерного доверия. Не удивляйтесь. Со мной это часто бывает.
РЕЙХМАН. Рад служить.
ПУШКИН. Ваша великая соплеменница – наша славная императрица.
РЕЙХМАН. Весьма значительный монумент.
ПУШКИН. Видите, история такова: при моем вступлении в брак дедушка жены моей – Афанасий Николаевич – думал дать ей в приданое деревню. Однако же на деревне лежал столь большой долг, что желание его, по счастью, осталось неисполненным. Тогда почел он за благо подарить ей эту отличную статую. При этом присоветовал нам ее расплавить, объяснив, что медь нынче дорога.
РЕЙХМАН. Ach, so…
ПУШКИН. Прекрасно. Однако вот беда. Покойная императрица была благодетельницей Гончаровых, через нее они получили дворянство, и потому дедушка полагал кощунственным расплавить статую без соизволения царствующей фамилии. Нечего делать – пришлось мне писать графу Бенкендорфу письмо, взывая к милости августейшего внука, и в конце концов согласие было дано.
РЕЙХМАН. Так. Это хорошо.
ПУШКИН. Чего лучше! Но тут как на грех оказалось, что
РЕЙХМАН. И вы не пробовали продать?
ПУШКИН. Как не пробовать! Покупателя не нашлось. Я уж писал двору, уповая на родственные чувства. Тем более в Царском Селе доныне нет памятника императрице.
РЕЙХМАН. Такое ваше обращение не должно остаться без ответа.
ПУШКИН. Вот и я так полагал. И поначалу дело вроде бы шло не худо. По высочайшему повелению статую смотрел академик Мартос, от его заключения много зависело, и вот, извольте видеть, решил он, что, хотя статуя и изрядной работы, искусство ушло далеко вперед и она уже не отвечает новым его законам.
РЕЙХМАН. Это обидно.
ПУШКИН. Рад за искусство, но не пойму, чем она все же стала плоха? И просил я не бог весть сколько – двадцать пять тысяч. Едва ли четвертую часть, чего она стоит.
РЕЙХМАН. Этого я не могу сказать.
ПУШКИН. Карл Петрович, нынче появились люди богатые, иным может быть лестно обладать таким монументом. Как ваше мнение?
РЕЙХМАН. Очень возможно, но эти люди не слишком охотно расстаются с деньгами.
ПУШКИН. Не знаете ли вы кого? Не озарит ли вас какая светлая мысль?
РЕЙХМАН. Я подумаю, Александр Сергеевич, но обещать ничего не стану. Доброе имя мое…
ПУШКИН. Единственное наше достояние. Все так. Однако я оставляю за собой привилегию надеяться.
РЕЙХМАН (глядя на куклу). Nettes Puppchen.
ПУШКИН. Вам она нравится? Я держу эту обезьяну по причине большого сходства. Не правда ли, она напоминает хозяина?
РЕЙХМАН (смущен). Aber… Шутки поэтов требуют особого слуха.
СОБОЛЕВСКИЙ. О да!
ПУШКИН. Я люблю этого зверька. Он оберегает меня – сознаюсь, безуспешно – от гордыни.
РЕЙХМАН. Прощайте, Александр Сергеевич. В июне я напишу подробно обо всем, что увидел и решил. (Соболевскому.) Очень счастлив свести знакомство.
СОБОЛЕВСКИЙ. Ваш слуга.
ПУШКИН. Прощайте, любезнейший Карл Петрович!
РЕЙХМАН (в дверях). Aufwiedersehen.
ПУШКИН. Удивительный человек. И Шиллер – его брат по крови. И Занд с кинжалом. Fleissige Leute…
СОБОЛЕВСКИЙ. Ну, херес твой! Теперь хоть озолоти – капли более не выпью. Еще ты немцу его предлагал. Бог тебе судья, Александр.
ПУШКИН (задумчиво). А надежда на него махонькая… Впрочем, кто знает.
СОБОЛЕВСКИЙ. Откажется – нечего и гадать. В твоих делах, любезный друг, черт ногу сломит, не то что немец. Да и когда ж тебе было заниматься своими делами? Тебя всего служба потребовала.