Ничейный час
Шрифт:
— Я рад. Иначе государь потерял бы заложника, а господин Эрвинельт — честь и голову. По счастью, в холме хороший лекарь и недурной маг, — он кивнул в сторону третьего. — Свита ваша прибыла, господин мой. Хотя вы еще и слабы, но мы должны выезжать не позже завтрашнего вечера. Мы приготовим для вас повозку, господин, — это звучало как приказ. Он повернулся к Эрвинельту. — Прикажите, господин, приготовить еду и питье для нашего гостя, сейчас он совсем оклемается и захочет есть, как зимний волк.
— И одежду, — добавил Вирранд, понимая, что он и правда страшно хочет есть.
Красавец холодно рассмеялся, и все трое вышли.
— Ну, я побегу! — сказала она. — Я скажу, чтобы тебе принесли побольше еды!
— И лепешку грызную, — тихо засмеялся Тианальт.
Девочка остановилась у дверей.
— Жалко, что ты уедешь, — сказала она. — А то со мной никто не играет. Все большие, а я маленькая. — Вирранд уже знал, что ее мать умерла родами. — А теперь совсем будет некому. Йерна-то умер…
— Как? — только и сумел выдавить Вирранд.
— Когда тебя шилохвост ударил. Он тебя так ударил, так ударил! Прямо в плечо, сверху вниз, как ножом! А Йерна стал тебя оттаскивать, когда зверюга тебя загрызть хотела. Ну, вот, его и покусали. Он кровью истек.
Девочка вздохнула.
— Берайя потом добил шилохвоста, ты не бойся, он за Йерну отомстил. — Девочка помолчала. — А Берайя так плакал, так плакал. И я тоже плакала, очень — очень…
— Ты иди, — сказал Вирранд. — Тебя уже, наверное, ищут, а мне надо одеться.
— Я потом приду, когда лепешек испекут. Я тебе принесу, чтобы в дорогу.
— Они подсохнут и будут грызные.
Оба засмеялись.
На третью ночь пути пошел снег. Легкий и нежный. Крупные редкие снежинки медленно опускались на рукав и некоторое время лежали там, пронзительно прекрасные и столь же пронзительно недолговечные. Чувствительность руки потихоньку восстанавливалась. Иногда это было крайне неприятно — приступы острой горячей пульсирующей боли пронизывали тело от шеи до кончиков пальцев. Хорошо, что приступы были нечасты и коротки. Но накатывали внезапно, и Вирранд не всегда успевал взять себя в руки. Потому пока он не мог ехать верхом, а лежал в повозке, облокотившись на здоровую руку и зарывшись в мех. Смотрел сквозь откинутый кожаный полог в ночное небо — то снежное, то прозрачно-звездное, но всегда оттененное красным. И все равно оно было прекрасным. Вирранд впервые после долгих лет просто смотрел в небо и ощущал его бесконечную глубину и огромность мира под этим небом. И все его заботы, и думы, и дела этого мира казались такими ничтожными и суетными, что ему становилось жутко. "Неужели мы так мелки в снах богов? И нам нечего надеяться на их помощь? И все эти древние легенды — просто сказки, не более, и барды ошибаются?" Ему вспомнилась госпожа Мирьенде. Хорошо, что растерзали уже мертвое тело, такое прекрасное тело. "Хорошо". Как страшно, что такое — хорошо. А она была так красива, так умна, так обольстительна… Может, стоило послушаться ее? Стоило объявить свою власть до прихода короля?
И госпожа Мирьенде была бы жива. Или все кончилось бы еще хуже?
Да что гадать. Делай, что должно, и будь что будет.
Приступ боли снова прорезал руку, Вирранд стиснул зубы, чтобы не зарычать, и лег, охваченный слабостью. Когда боль отпустила, и он снова смог видеть, его взгляд сам собой вернулся к ночному небу, ввысь, к спокойствию.
***
Тийе
И тварям, и зверям хватало падали, так что ее, скорее всего, не сожрут. А падали было много. Тийе сама чувствовала себя падальщицей. Потому, что шла следом за отрядами, а отряды выискивали оставшиеся поселки, не ответившие на призыв принцессы. А когда их вырезали, там можно было найти еду.
И еще она дорезала тех, кого оставляли за собой Белые. Это было правильно. Потому, что им перебивали руки и ноги и бросали так у дороги.
И к ним выходили твари. Твари почему-то не ходили по Королевскому кольцу и старым дорогам.
В первый раз посмотрев на пир тварей, Тийе вышла и дорезала тех, кто еще подавал признаки жизни. Так было правильно. А теперь она не дожидалась тварей. Как только Белые уходили, она выбиралась из своего укрытия, дорезала живых — быстро набила руку — находила еду, если она оставалась. И быстро уходила.
Те, кого она добивала, иногда даже благодарили ее.
Тийе старалась об этом не думать.
***
— Покажи-ка мне свою руку, господин хранитель Юга, — как всегда пугающе насмешливо говорил Науринья.
Они останавливались на ночевку — для Вирранда дневку — то под отрытым небом, то в укрытиях у охотников и пастухов, два раза гостили в малых холмах. В таком холме они остановились и сейчас. Здесь было людно, тепло, шумно и тесно. Для самых почетных гостей выделили комнаты, а простым воинам пришлось спать где попало. Зато угощение было обильным и сытным, а вино — густым и крепким.
— Знаешь, что это такое? — сказал Науринья, разворачивая кожаный сверток. Внутри лежало что-то похожее на костяную острогу.
— Нет.
— Это ядовитый шип. — Науринья взял длинную, острую плоскую кость с пилообразными краями. — Вот так шилохвост тебя ударил, сверху вниз. Между ключицами, вышло через подмышку. Повезло тебе. Мог вспороть легкое. Или сердце. Страшненькая штука? — Он осклабился.
У Вирранда от одного воспоминания мороз по коже прошел.
— Страшная.
Науринья осмотрел руку.
— Хорошо… Позволь, я еще немного ускорю дело.
Вирранд уже через такое лечение проходил. Науринья сначала сидел, сосредотачиваясь, а потом быстро прижимал ладонь к плечу Тианальта, и руку пронзала боль — не такая, как во время приступов, это была хорошая, целительная боль.
— Подвигай пальцами. Дай руку.
Науринья потыкал в кончики пальцев серебряной булавкой.
— Чувствуешь?
— Не очень.
— Ничего, скоро восстановится.
— А ты разве не можешь сразу исцелить мне руку?
Науринья уставился на Тианальта своим неприятным взглядом. Осклабился. Вирранд мог бы поспорить, что мага развлекают страдания болящего, и он просто растягивает удовольствие.
— Могу. Но тебе это не понравится.
— Почему?
— Потому, что будет больно. Гораздо больнее, чем твои приступы. И постоянно. Хочешь?