Ничейный космос

Палмер Филипп

С этого все и началось, наступила медленная смерть нашей любви. Андрей бил меня каждый день — пощечина, не больше. А я молчала, не жаловалась. Серьезных побоев Андрей мне не устраивал, и боли от пощечин я почти не испытывала (после занятий-то по карате!). Однако свою функцию шлепки выполняли прекрасно — Андрей доказывал собственную мужественность, источник которой видел во власти над женщиной, в презрении к ней.

Он продал наш дом, и мы переехали на берег озера Комо, в Италию. Языком мы оба владели прекрасно и очень скоро даже стали вмешиваться в местную

политику. Андрей занялся скульптурой. Купил тонну мрамора и кромсал его, кромсал целыми днями, пока от запасов не осталась гора осколков, покрытых пятнами крови из-под Андреевых ногтей.

Тогда Андрей приобрел моторную лодку. Я обожала купаться в озере, и он стал гонять по нему на моторке широкими кругами, так чтобы меня било волнами.

По вечерам мы сидели на террасе. Андрей прижимался ко мне, вдыхал мой запах, ласкал мне груди, клал мои ладони себе на член. Мы часто занимались любовью на террасе, упиваясь ароматом оливок, смакуя красное вино. Я разворачивалась к Андрею лицом, запрокидывала голову и, любуясь мириадами звезд, ждала, пока Андрей наконец распалится. Проходило время, и вот у него вставал…

Тогда Андрей ударял меня, но не сразу. Он выжидал, пока я забудусь, чтобы шок от пощечины походил на нырок в ледяную воду после сауны. Я содрогалась всем телом, но боль быстро проходила, да и синяков не оставалось.

Однако пощечина есть пощечина. Не поцелуй, но ласка-удар.

Потом мы сбрасывали одежду и занимались любовью на деревянном столике, пронзая криками ночь. Нередко нас за этим заставали местные жители — они смеялись, потому что узнавали пару, которая трахается ночь напролет. Мне лестно думать, будто так мы вдохновили другие пары начать семейную жизнь.

Какое-то время мы наслаждались жизнью. Не играли больше в Секс и Смерть. Когда Андрей бил меня, он чувствовал себя замечательно — импотенция отступала, возвращались чувство юмора и та часть его личности, которой я восхищалась.

В то же время я мечтала: вот как-нибудь Андрей залепит мне очередную пощечину, а я рефлекторно выбью ему глаз. И съем.

Но пощечины продолжались, и я, если честно, не просила их прекратить. А в какой-то момент осознала: Андрей бьет меня, думая, будто мне это нравится. Я оказалась рабыней порочного мазохистского удовольствия — Андрей совершал грех, бывал непростительно грубым, проявлял свою брутальную суть.

Но грешила и я, желая быть укрощенной, потому как в душе ощущала себя диким животным.

Я зверь, животное. Шлюха, никто. Жалкий кусок… я заслужила все, что со мной произошло! Я… я…

А кто я? Какова моя истинная суть?

Мне трудно писать об этом. Тяжело даже думать и говорить. Ведь то была не я. Ненастоящая я. В моем характере вскрылась некая аномалия, жуткая, отвратительная — чтобы мне да нравились пощечины? Чушь!

Но так продолжалось еще несколько лет. Утро — пощечина, день — пощечина, ночь — то же самое. Я не обращалась в полицию, не говорила ничего друзьям. Это даже не казалось мне странным, я воспринимала побои как иную грань

нормальных отношений.

Причинял ли Андрей мне боль? Нет. Боялась ли я? Нет. Принимала ли я это добровольно? Принимала ли?

Да, разумеется. Еще как. Потому и не могу ни в чем винить Андрея. Я виню только себя.

И все же — хоть я и сказала, что наша любовь начала умирать — кое в чем я ошибалась. То было самое счастливое время в нашей с Андреем совместной жизни. Из нас получилась идеальная пара. Счастье, никакой спешки и нервотрепки, полная удовлетворенность — вот что я переживала. Мы с Андреем шутили, смеялись, разговаривали о литературе, политике… то есть говорил он, а я слушала.

Большего счастья и пожелать было нельзя. Пока однажды…

Пощечина!..

Ну и что? Все нормально, все хорошо…

Нет, неверно. Ведь я не моральный урод. И потому в один прекрасный день я высказала Андрею все, что о нем думала. Все.

Вру. Не было такого. Но мне хотелось бы думать, что было. Что однажды утром я встала и внушила себе: хватит вести себя как дура, ты не заслуживаешь подобного обращения.

Однако я не сопротивлялась, не проявляла волю. Любовь умирала… вопрос только, почему она не погибла раньше? Не знаю.

Знаю только, что я начала просыпаться по утрам, чувствуя вкус праха во рту. Вроде все правильно, и в то же время наперекосяк; вроде я счастлива, а вроде и нет.

Как-то я купалась в озере, и вдруг началась гроза: молнии пронзали тучи, вода лилась с неба… А потом все успокоилось, и над горами повисла радуга.

Никогда в жизни я не видела такой красоты. Меня со всех сторон окружала вода, лицо саднило, побитое струями дождя, но я этого не замечала, потому что во мне словно бы открылось нечто божественное.

И в то же время, как ни странно, я не чувствовала ничего, кроме вкуса праха. Вместо красок, пролитых самим небом, — только серость и пустоту.

День сменял день, ночь шла за ночью. Я утратила способность что-либо чувствовать, жила рефлексами, искусно изображая эмоции. Но Андрей обо всем догадался — видимо, потому, что я перестала ему льстить. А может, льстить ему я перестала и раньше, не помню (у меня как-то случилась жуткая депрессия, и я почистила блок памяти в голове). Не могу сказать, когда именно исчез даже призрак любви, или сколько продлился период серой и тусклой не-жизни.

Однажды утром я проснулась в отеле «Браунз», совершенно не помня, как туда попала. Выбросила сотовый, чтобы Андрей меня не вызвонил, сняла квартиру в городе. Но спустя четыре недели Андрей меня нашел — приполз на коленях, умоляя признаться в измене. А я смотрела на него, смеялась и осыпала издевками. Андрей не выдержал, разразился напыщенной, гневной тирадой. Как же мне было хорошо в тот момент.

Затем… Не помню, я стерла целые месяцы собственной жизни. От них ничего не осталось.

Следующий блок памяти начинается с того, что я просыпаюсь в убогой каморке: обои отклеиваются, а в раковине черви поедают забытое яблоко. И сама я — совершенно седая, располневшая — умираю от тоски по Андрею.