Ничья земля
Шрифт:
— Был бы ты моим бойцом — уже б представил бы к ордену Красного Знамени, — пробасил Равви в динамике. Голос доносился почти без искажений.
— Ну, полковник, у тебя память хорошая. Кто еще помнит этот орден?
— Кому надо — те помнят. Героя Союза бы дал. Героя Украины.
— Не, горячись, Равви! Не горячись!
— Да не горячусь я! Если бы не ты — они бы моих ребят набили, как уток по осени. С двух вертушек, да с налету!
— Положим, твоих ребят так просто не набьешь, — возразил Михаил, — тут, все же, лес, а не поле.
— Ладно, — сказал Равви, — чего спорить? Все равно у меня никакой другой звезды, кроме звезды Давида нет. Если возьмешь — награжу ей! Спасибо, Миша!
— У вас холодно?
— Как в жопе у белого медведя!
— Не шути, Равви! Там, как раз, тепло!
— Да холодно, холодно! Жаровни в палатках. Вкатили полевую кухню в столовую. Обморожений нет. Лошадей прикрыли, чем могли и в палатки, с людьми вместе. Крысы, мыши, вся живность на тепло бежит. Так, что я теперь не Равви, а Ной! Слушай, Миша, а это надолго?
— Может час, может день, может минута.
— А неделя?
— Может, но маловероятно!
— Ну, тебя на хрен, с твоими вероятностями, Сергеев! Скажи по-человечески! У меня аллергия на лошадиную шерсть!
— Пока не дунет ветер, полковник.
— Шутишь? — спросил Равви с недоверием.
— Да нет, не до шуток.
— Ну, что это за хрень, — жалобно сказал Говорящая Голова, — раньше было сто египетских казней — и все, а теперь, каждый день что-то новое. Сергеев, тут на улицу поссать не выйдешь — струя замерзает, не в палатке же это делать, между бабами и лошадьми?
— Приспособишься, как-нибудь, — сказал Михаил. — Не ной, старый Ной!
Равви басовито хохотнул.
— Видишь, меня уже повысили! Ладно, держитесь, до связи. Смотри там за Мотлом! Мне он нужен!
И Равви отключился.
— И этот человек, — вздохнул Подольский, слушавший разговор, — наш старейшина. Богохульство на богохульстве. Сейчас он в хорошем настроении. Все целы. Все живы. Ты бы послушал, что он говорит, когда дела плохи…
— Догадываюсь, — сказал Сергеев. — Ты, кстати, тоже не институтка, когда тебя зацепишь.
Матвей печально кивнул и шмыгнул носом.
— Просто, я думаю, что скажет настоящий раввин, когда его пришлют сюда.
— Не бери в голову, — сказал Сергеев, чувствуя, как от тепла печей, его начинает обволакивать сон. Молчун уже клевал носом, привалившись к его плечу. — Настоящий раввин оглянется вокруг, сдвинет набекрень кипу, расправит бороду веником, и скажет:
— Это что тут у вас за фигня! Ну-ка, дайте-ка мне автомат!
Сначала вереницей пошли врачи. Разговаривать при них было неудобно — Блинчик охал, когда его осматривали, косил подбитым глазом в сторону Михаила и шепотом матерился, когда кто-то из эскулапов нажимал на больные места.
Потом, дав минут пять передышки, косяком пошли сестры — утки, уколы, анализ крови, тонометры и термометры.
Потом гоголем вошел сам главврач,
Когда весь свет медицины правительственной больницы исполнил над загипсованным лидером национал-демократии все запланированные па, и, как минимум, полтора десятка фуэте и, с чувством выполненного долга, удалился, в палату заглянул невысокий, средних лет мужчина, стриженый «ежиком» и ужасно похожий на Дональда Дака.
— Владимир Анатольевич, — сказал он, улыбаясь с такой радостью, будто бы не видел Блинчика лет, этак, десять, — к вам можно?
— Заходи, Васильевич, — сказал Блинов, устало. — Что, шефа привез?
— Да, нет, — ответил улыбчивый Васильевич, заходя, — шеф будет через полчасика. Я вам еще три человека охраны привез. И, вот, зашел поздороваться. Посмотреть, значит, как вы…
— Пока жив, — произнес Блинов с трагической, но очень выверенной, интонацией. — Жене сообщили?
— Маргарита Леонидовна приедет вместе с Александром Леонидовичем и Петром Виленовичем. Вы не волнуйтесь, они знают, что вы не при смерти. Слава Богу, что все так обошлось, Владимир Анатольевич. Ребят ваших, конечно жалко.
Он повернулся к Сергееву, посмотрел на него уже без служебного выражения лица, но с явным уважением.
— Вы Анатольевича из тачки вытащили?
— Было дело, — сказал Сергеев. — Откуда знаешь?
— ГАИшники прояснили — они около забора прыгали, пока «мерс» разгорался. Вас видели, как вы шефа из салона выдираете. А потом, когда ё… — он покосился на Блинова, словно тот был институткой или барышней на выданье и материться при нем было грешно, и поправился. — Ну, когда тачка рванула, они увидели, как вы летите в обнимку и подумали, что все — конец.
— Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, — вмешался Блинчик, — если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.
Может быть, Сергееву показалось, а, вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ — разные вещи.