Ничья земля
Шрифт:
Вообще, отношение к деду у Сергеева было сложным. Как можно относиться к человеку, который одним махом решил твою судьбу, вовсе с тобой не советуясь? И ведь было тогда Сергееву не пять или десять лет, и был он личностью, а не бессловесным истуканом, которого можно переставлять из угла в угол без какого-нибудь вреда для него. Но дед, хорошо это или плохо, решил все сам и этим определил дальнейший ход жизни Михаила — с того далекого дня и по сегоднешний момент. Сергеев был уверен, что побуждения у Александра Трофимовича были самые лучшие. Внук оказался обут,
— Садитесь, Миша, — сказала Елена Александровна. — Что будете пить? Чай, кофе? Или предпочитаете что-нибудь покрепче? Могу предложить вино, водку, виски, текилу? Выбирайте. Прислуга придет к двум, так что обед я вам предложу позднее. Ну?
Блеклые глаза из-под щипаных в ниточку бровей смотрели изучающее.
— Только не говорите мне, что днем вы не пьете, не поверю.
— Ну, почему? Пью, наверное, — сказал Сергеев, и улыбнулся — редко получается. Работа такая. Виски я, пожалуй, выпью.
— Со льдом?
— Нет, что вы — чуть-чуть воды. Но льда не надо.
— Ваш дедушка, светлая ему память, любил виски неразбавленным, — сказала Елена Александровна, колдуя над сервировочным столиком. — Считал баловством разбавлять.
— Я, знаете ли, по этому поводу, наверное, не в деда.
— Да, ради Бога! Просто к слову пришлось.
Она поставила перед ним толстостенный стакан и тяжело уселась в кресло напротив, прикрыв полой халата полные, бледные колени.
— Вы сейчас где, Миша? Я слышала что-то про Киев?
— Да, я там жил.
— Ужасная трагедия! Просто кошмар! У меня там было столько знакомых! И одноклассница жила в Черкассах! Послушайте, Миша, так вы были в Киеве во время… Ну, этого… Того, что случилось? Да?
— Мне повезло, — сказал Сергеев сухо, — я был в отъезде. Там, знаете ли, мало кто выжил.
— Я читала, что на правом берегу многие остались в живых.
— Ближе к окраинам.
— Ваша семья? Вы ведь были женаты? Ваша семья спаслась?
— Я не был женат, Елена Александровна. Но семья у меня была. И она не спаслась.
— Мои соболезнования, — сказала Рысина, равнодушным голосом. — Впрочем, какие могут быть соболезнования? Столько лет прошло. С годами на все смотришь спокойнее.
Она закурила и посмотрела на Сергеева сквозь легкую пелену табачного дыма.
— Вы курите, Миша? Курите, если хотите.
Сергеев смотрел на жену своего покойного деда и думал, что только человек никогда не видевший даже документальных съемок с мест катастрофы, мог сказать, что с годами на все смотришь спокойнее.
Пусть пройдет еще пять, десять, пятнадцать лет, а забыть то, что видел в те дни, он не сможет. И по ночам будут сниться, до самого конца жизни, эти залитые селем улицы, развалины, от которых несет гниющей плотью, илом и водорослями, нестерпимо яркое солнце над головой, раздутые трупы. И мухи… Жужжание мух. Копошение белых червей в разжиженном
Ребенок, так и не выбравшийся из-под тела мертвой матери.
Мужчина и женщина, изломанные сокрушительным ударом о стену, но так и не разжавшие сплетенных пальцев рук, с которых солнце и черви сняли всю плоть.
Детская коляска, висящая на телевизионной антенне, чудом сохранившейся на крыше разрушенного дома. Рядом с коляской, сидел, нахохлившись, огромный, жирный, как индюк перед Рождеством, ворон. И каркал — страшно и уныло. Из коляски свисало что-то, похожее на разорванные бинты. Изредка, между издаваемыми криками, ворон наклонял набок голову, таращил блестящий, как агат, черный глаз, и, неуловимо быстрым движением, клевал это «что-то», отрывая от него куски. И становилось понятно, что это не бинты.
Рука, свисающая из окна похожего на раздавленного черного жука автомобиля. Распухшая, перехваченная в кисти ремешком дорогих часов, как детская кисть с «перевязочкой», но сине-черного цвета.
Сергеев отхлебнул виски, чтобы отбить появившийся во рту сладковатый привкус. Смотреть спокойнее? Дельный совет. Но запоздалый.
— А вы, Миша, сейчас где? Чем занимаетесь?
— Юго-Восточная республика, — сказал Сергеев, стараясь держать на лице доброжелательно-нейтральное выражение. — У меня свой бизнес. Квартира, фирма, магазины в Донецке.
Юго-восточная республика оставалась для большинства «терра инкогнита», и он не очень боялся, что его поймают на слове.
— Торговля?
Сергеев пожал плечами.
— Можно сказать и так. Информация. Антиквариат. В последние годы больше имею дело с антиквариатом.
Бабушка иронически подняла бровь.
— Информация — та, которая по старой памяти?
— Ну, кто на что учился! — отшутился Михаил.
— Что ж в Москву не перебрались?
— Так случилось. Обстоятельства.
— Зря. Я бы вас приютила!
— Не сомневаюсь, Елена Александровна, но я в приймах жить не привык.
— Мы же родственники! — укоризненно сказала госпожа генеральша, отпивая из стакана, наполненного кубиками льда. — Тем более что дед вас так любил!
— Я знаю, — сказал Сергеев, коротко. — Собственно, я не сказал о целях приезда, а следовало бы…
— Ну, что вы! Какие мелочи!
— Видите ли, Елена Александровна, мне нужно было бы встретиться кое с кем из сослуживцев дедушки, а адреса, телефоны и все прочее, осталось, ну, вы сами понимаете, в киевской квартире.
— Это ужасно, — сказала Рысина, — я вас понимаю! Остаться без связей — врагу не пожелаешь.
— Я рад, что вы меня понимаете, — сказал Сергеев.
— Понимаю, но помочь не могу.
Сергеев не стал ничего спрашивать в слух, только смотрел вопросительно.
— Дело в том, Миша, что после того, как Александр Трофимович скончался, у нас в доме три дня работали его сослуживцы. Догадываетесь — почему?
— Вывозили архив?
Елена Александровна кивнула и растянула губы в механической улыбке.