Никаких обязательств
Шрифт:
Борясь с разочарованием, Саймон включил на прослушивание собственный автоответчик. Красная лампочка мигала, давая понять, что сообщения есть.
Раздался незнакомый женский голос:
— Мистер Ричардс, это Конни Фенвик из Бингли. Я мать Ларри, Олли и Фредди. Мы с вами встречались в кафе Ивонны. У меня для вас плохая новость. Дженифер серьезно пострадала, упав с лошади. Она лежит в больнице в Голуэе, без сознания. К сожалению, я не могу сейчас быть с ней, мой Ларри заболел гриппом. Если захотите узнать подробнее, звоните мне или непосредственно в больницу.
Конни
Неверной рукой положив трубку на место, он встал и подошел к окну. Колени его тряслись. Дженифер разбилась. Разбилась так сильно, что Конни сочла нужным, преодолев свою антипатию, позвонить ему.
Саймон с трудом сглотнул. Если ему и требовались доказательства того, как много молодая женщина значит для него, то теперь они у него появились. Но означает ли этот глубокий, всеобъемлющий ужас — любовь? Как может судить о любви тот, кто никогда не любил?
Сердце сжалось от новой страшной мысли. А вдруг уже слишком поздно? Вдруг он потеряет Дженифер прежде, чем успеет сказать ей о своих чувствах, извиниться за то, что вел себя как последний осел?
Позвонив в аэропорт, Саймон забронировал себе место на ближайший рейс до Голуэя. Времени до отлета оставалось мало, и ему следовало поторопиться. Но все равно Саймон набрал номер больницы и попросил к телефону врача, лечащего Дженифер.
— Меня зовут Саймон Ричардс, я друг Дженифер О'Конноли. Я звоню из Дублина. Только что я узнал, что с ней произошло несчастье.
— Она в очень тяжелом состоянии, мистер Ричардс. У нее сильная травма, сотрясение мозга. Она без сознания и, что хуже всего, совершенно не борется за жизнь. Если вы считаете, что можете как-то помочь, лучше бы вам приехать как можно скорее.
— Да-да, — срывающимся голосом заверил врача Саймон. — Я буду, как только смогу. Спасибо.
Никогда еще, даже в самые черные дни, он не испытывал такого леденящего душу страха, такого беспросветного отчаяния. Трясущимися руками Саймон зашвырнул какие-то вещи в сумку, позвонил в театр и кинулся к гаражу. В мозгу билась одна-единственная мысль: успеть увидеть Дженифер, вдохнуть, если получится, в нее волю в жизни.
Она полюбила его, а он оттолкнул ее. Неужели это лишило ее желания жить? Неужели ее любовь настолько сильна?
Он как вкопанный застыл на пороге палаты, впившись глазами в хрупкую женщину, что лежала на кровати, накрытая ослепительно белым одеялом. К руке ее тянулись трубки с какими-то растворами, тонкие проводки шли от повязки на голове к непонятным, но зловещего вида приборам в изголовье. Лицо молодой женщины было белым как мел, на висках выступили крохотные капельки пота.
Придвинув стул, Саймон сел рядом с кроватью. Сжал в руках безжизненную ладонь Дженифер, нежно погладил — как гладил в те счастливые дни, когда они делили иное, не больничное ложе.
Сердце его сжималось от невыносимой боли.
— Милая, это Саймон. Я здесь, с тобой. Нам не следовало расставаться, я не должен был так поступать с тобой, не должен. Ты не представляешь, как мне стыдно, как мне жаль за содеянное. Но сейчас я здесь, с тобой, и не уйду, пока ты не начнешь поправляться. А ты поправишься, Дженифер, обязательно поправишься… У тебя еще вся жизнь впереди…
Он продолжал говорить, сам не зная что, лишь инстинктивно чувствуя, что умолкать нельзя. Рассказывал ей о Роберте и о Сандре, об их детях, о том, как это хорошо, когда у тебя есть настоящий друг. А потом, незаметно для себя, рассказал о своем детстве, об одиночестве и страхе. Но вместе с печальными, тягостными воспоминаниями на ум приходили и другие, не столь удручающие. Он вспоминал блики солнца на море, крики чаек, соленый морской запах, простор и свободу.
Сиделка подошла поправить Дженифер подушку и сменить раствор в капельнице. Заглянувший в палату врач проверил показания приборов и что-то тихонько пробормотал себе под нос. Саймон понимал: медперсонал делает все возможное. Теперь многое зависит от самой Дженифер. И от него.
На секунду отойдя, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, он вернулся к кровати, снова взял молодую женщину за руку и прижался лицом к ее щеке.
— Дженифер, ты должна выздороветь. Ты нужна мне.
Во второй раз за время их знакомства глаза ему защипали слезы.
— Ты нужна мне, — прошептал Саймон, а потом вдруг услышал, как произносит то, что и не думал никогда говорить ни одной женщине: — Я люблю тебя, Дженифер. Люблю!
Какие простые слова, но сколько в них заключено силы! Внезапно сердце Саймона так и подпрыгнуло в груди. Почудилось ему или пальцы Дженифер и впрямь чуть заметно дрогнули?
Он повторил сильнее и громче:
— Дженифер, я люблю тебя. Слов нет, как мне жаль, что я так долго не мог разобраться в себе и в своих чувствах. Но это действительно так: я люблю тебя. Я хочу тебя. Ты нужна мне. Ты должна поправиться, чтобы мы с тобой могли быть вместе.
И с каждым произнесенным словом он все глубже понимал, что говорит чистую правду. Это новое знание наполняло его душу неизведанным доселе восторгом — и ужасом. Что же теперь будет? Как это скажется на нем и на Дженифер? Она должна, должна выздороветь, чтобы он наконец узнал, что значит любить.
Саймон вновь сосредоточился на Дженифер, пытаясь внушить ей, что она не одна, что он вместе с ней борется за ее жизнь. Секунды складывались в минуты, минуты — в часы. Сиделка, поглядев на показания приборов, куда-то исчезла и вернулась с врачом. Тот тоже посмотрел на приборы, потом на Дженифер и попросил Саймона выйти.
Изнемогая от волнения, он ждал в коридоре. Наконец из палаты вышел врач и сказал:
— Ну, мистер Ричардс, не знаю уж, что вы сделали, но она, кажется, начинает выкарабкиваться. Может прийти в себя в ближайшие несколько часов. Великолепно!