Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения
Шрифт:
Теперь мы знаем, что до самого последнего момента Суслова, по существу, не привлекали к подготовке этой акции. Видимо, потому, что он не принадлежал ни к "украинской" группировке Брежнева - Подгорного, ни к "молодежной" Шелепина.
Разговор с Демичевым в Париже не в счет. Теперь же настала пора действий.
Вот что говорит Петр Ефимович Шелест:
– Суслов до последнего времени не знал об этом. Когда ему сказали, у него посинели губы, передернуло рот: "Да что вы? Будет гражданская война..." только и смог произнести он.
Тем не менее Михаил Андреевич быстро
Не только Суслова известили в последнюю минуту. По словам Семичастного, "когда пришли к Косыгину за неделю до этого, то первый вопрос был:
– Как КГБ?
Когда ему сказали, что мы в этом участвуем, он сказал:
– Я согласен.
А Малиновскому сказали за два дня (о реакции Малиновского на это сообщение я уже упоминал), - свидетельствует Семичастный.
– Я уже собрал начальников особых отделов Московского округа. Не стал говорить о существе дела, но предупредил:
– Если в эти дни хоть один мотоциклист выедет из расположения части с оружием, с пулеметом и прочим... имейте в виду - не сносить вам головы... Без сообщения мне ничего никому не позволять предпринимать.
...Министр еще не знал [о готовящихся событиях], командующий округом не знал, а уже все было наготове.
Через два дня Пленум!!!
Представляете?.."
Ничего этого мы в Пицунде, конечно, не знали.
...Отец с Микояном кружили по дорожкам под соснами, а я остался на прибрежной тропинке. Бросил взгляд на море. На горизонте мое внимание привлек силуэт военного корабля. "Сторожевик пограничной охраны", - автоматически отметил я про себя. Во время отдыха отца его резиденция охранялась и с моря. Слева, в нескольких километрах от дачи, у пирса рыбоконсервного завода, постоянно дежурил пограничный катер: вдруг кто-нибудь решит высадиться с моря. Никто на него не обращал внимания, все привыкли, что он там стоит, - это была часть пейзажа.
Занятый мыслями о телефонном разговоре, я автоматически следил за приближающимся кораблем. Стремительные контуры военных кораблей всегда притягивают взор. На сей раз поведение сторожевика было необычным: он не обходил бухту по широкой дуге, чтобы потом резко свернуть к пирсу, а шел параллельно берегу на расстоянии нескольких сотен метров. Прямо напротив дачи корабль застопорил ход и остановился. Тут было слишком глубоко, чтобы бросать якорь, поэтому легкий ветерок постепенно разворачивал его носом к берегу. Людей на палубе видно не было. В вечерней тишине гулко отдавался скрежет каких-то механизмов.
Все это было очень необычно, а в связи с последними событиями предупреждением Галюкова, звонком Суслова - выглядело даже несколько зловеще.
Неподалеку я заметил Бунаева. Он как офицер охраны должен был знать все.
Я подошел к нему и показал на черный силуэт.
– Что это он тут делает?
– Сам не понимаю. Мы запросили пограничную заставу, они ответили, что корабль пришел по распоряжению Семичастного. Я потребовал от пограничников, чтобы они отвели его на обычное место. Здесь ему быть не положено. Его место у пирса.
Быстро темнело.
Цель прихода этого корабля так и осталась неясной. В бурном потоке последующих событий подобная мелочь никого не заинтересовала. Вряд ли кто-то мог предположить, что отец решит вплавь бежать в Турцию или высаживаться с десантом в районе Сухуми.
Но мрачность черного силуэта на фоне безмятежного моря врезалась мне в память. Эта фигура четко вписывалась в ощущение общего душевного беспокойства. "Все в наших руках", - как бы говорила она.
Видел ли отец этот корабль, или его появление прошло для него незамеченным - никто не знает. Спросить об этом, естественно, никому не пришло в голову.
Погуляв около часа, отец и Микоян разошлись по домам. Я тоже вошел в дачу. Стемнело. Отец стоял у маленького столика в углу столовой и пил боржоми. Вид у него был усталый и расстроенный.
– Не приставай, - предупредил он, увидев, что я раскрыл рот, собираясь задать вопрос.
Допив воду, он постоял еще некоторое время со стаканом в руке, потом осторожно поставил его на столик, повернулся и медленно пошел к себе в спальню.
– Спокойной ночи, - не оборачиваясь, произнес он.
Мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить обо всем происшедшем, посоветоваться. Я просто не мог больше хранить все, что знал, в памяти. Надо было на что-то решаться. Не могло быть сомнений, что никто, кроме отца, никаких действий предпринять не может, тем более я, не связанный ни с кем из политических деятелей. Но мне была необходима хоть какая-то иллюзия деятельности.
Отец со мной говорить не хотел, да я и не рассчитывал на это. В его глазах я был мальчишкой, а с мальчишками в таком серьезном деле не советуются. С помощниками или с охраной говорить не хотелось. Неизвестно, что они знают и какую роль играют во всем этом деле. Тем более что за Лебедевым давно утвердилась репутация "правого", человека Суслова*.
Я пошел шататься по комнатам. Забрел к Лебедеву. Он молча паковал бумаги в объемистые портфели. Вид у него был растерянный. Мы обменялись ничего не значащими фразами: отъезд-де неуместен, Никита Сергеевич не успел отдохнуть, а он очень устал. Как бы сговорившись, мы не затрагивали главного. Помявшись у двери, я ушел.
Мелькнула мысль позвонить Серго Микояну. Он мой старый друг, с ним можно всем поделиться. Тем более Анастас Иванович непосредственный участник всего этого дела. Нужно предупредить Серго о происходящих событиях.
Я понимал, что Серго реального ничего не предпримет, он так же беспомощен, как и я. Однако ум хорошо, а два лучше. Я прошел в маленький кабинет и, сняв трубку "ВЧ", попросил соединить с квартирой Микояна в Москве. Серго оказался дома. Я сказал ему, что отец с Анастасом Ивановичем срочно летят в Москву, возникли какие-то дела.