Никита Хрущев. Реформатор
Шрифт:
Отец предложил поблагодарить Нобелевский комитет за лестное предложение, но разъяснить им, что в запуске спутника принимали участие большие коллективы, весь советский народ, выделить из них одного-двух просто невозможно.
Так, не начавшись, закончилась нобелевская эпопея Королева.
Королев на отца смертельно обиделся. Его можно понять. Но можно понять и отца. Королев, руководитель головной организации, Председатель Совета главных конструкторов своей волей, энергией, гением, если хотите, объединил воедино десятки различных организаций, сотни личностных амбиций, тысячи людей. То, что его называли в газетах Главным Конструктором с большой буквы, так же, как Келдыша — Главным Теоретиком, все принимали
Великий с большой буквы конструктор Валентин Петрович Глушко и без Нобелевской премии Королеву не раз повторял: «Мои двигатели любую жестянку в космос вынесут. Пусть Сергей (Королев) попробует обойтись без них».
— И без моей системы управления и стабилизации, — возмутился бы Николай Алексеевич Пилюгин.
— Все вы ничего не стоите без моих гироскопов, — вторил бы ему Виктор Иванович Кузнецов.
— Попробуйте обойтись без радиокоррекции и вообще без связи, — задал бы чисто риторический вопрос главный радист Михаил Сергеевич Рязанский.
— Сергей думает, что старт построить проще, чем его ракету, — не выдержал бы обычно не склонный к конфликтам Василий Павлович Бармин.
И так без конца. Трения могли возникнуть и внутри самой королевской фирмы. Замысел ракетного пакета «выносил» не Королев, его предложил ему Михаил Клавдиевич Тихонравов. Королев же организовал работу, воплотил инженерную находку в реальную ракету Р-7. Без Королева Тихонравов не довел бы Р-7 до ума, у него одного она вряд ли бы полетела. Но придумал-то пакет он, а Нобелевскую премию — Королеву только за воплощение в жизнь его, Тихонравова, идеи?
Казалось бы, очевидный ответ, что Королев, и только он достоин Нобеля, при внимательном рассмотрении становился совсем не очевидным. Выходило, что отец в своем ответе Нобелевскому комитету оказался скорее прав, чем не прав.
В отсутствие документов вокруг всей этой истории нагорожено множество домыслов, одни утверждают, что предложение о присуждении Нобелевской премии поступало, но не после первого спутника, а в связи с полетом Юрия Гагарина, другие вообще отвергают саму такую возможность, так как «самая почетная в мире награда присуждается за достижения в фундаментальных исследованиях, а “инженерного” подкомитета, по которому мог бы проходить спутник, в Нобелевском комитете просто не существует» и все это не более чем легенда.
Что ж, все возможно. Вот только премию предлагали не за конструкцию ракеты Р-7 и не за простейший спутник ПС, а за прорыв человечества в космос, это не инженерный успех Королева, а глобальное достижение человечества. Оформить его, при желании, естественно, могли бы по секции «физика». Отметили же вклад британского премьер-министра Уинстона Черчилля в победу над Гитлером Нобелевской премией по литературе. А вот полет Гагарина, при всей его триумфальности с точки зрения науки, — всего лишь демонстрация технологических возможностей советского ракетостроения.
До последнего времени я не придавал особого значения разговорам о Нобеле для Королева и не упомянул о нем в своих предыдущих книгах. Сам я в этих делах не участвовал, и отец мне о них ничего не говорил. Теперь я изменил свое мнение и решил рассказать, что знаю, вернее, что слышал.
«Легенду», а может быть, и не легенду о Нобеле для Королева, рассказал во время посиделок в Кремле, в Военно-Промышленной Комиссии (ВПК), академик-радист Александр Николаевич Щукин, один из заместителей ее председателя (Устинова), Председатель Научно-Технического Совета, и не мне, но в моем присутствии, генеральному конструктору КБ-1 тоже академику-радисту Александру Расплетину. Мы, ОКБ Челомея, тогда вместе с ними разрабатывали спутник радио локационной разведки (УС — управляемый спутник) и противоспутник (ИС — истребитель спутников). ВПК утрясало
И последнее замечание. Дотошным историкам навряд ли стоит искать в архивах официальное обращение Нобелевского комитета. В таких деликатных делах все сначала согласовывается устно, а к бумаге обращаются только после получения положительного ответа. Хотя кое-какие следы «нобелевской эпопеи» могли сохраниться в дипломатической переписке, отчетах о «частных» разговорах за коктейлем кого-то из наших с кем-то из них.
Летите голуби, летите…
28 июля 1957 года открылся Фестиваль демократической молодежи и студентов. Впервые за всю советскую историю Москва принимала не десятки, а сотни и тысячи иностранцев. Впервые москвичи общались с ними без особой опаски. Впервые, потому что, несмотря на принятые чрезвычайные меры, КГБ чисто технически не смог бы проследить за всеми приезжими. Фестиваль, особенно его открытие на недавно отстроенном стадионе в Лужниках, вызвал настоящий взрыв энтузиазма. Начало церемонии несколько раз откладывали, зарубежные гости никак не могли туда добраться. Их везли по запруженному толпой Садовому кольцу в открытых кузовах разноцветных грузовиков — розовых, голубых, светло-зеленых. Необходимого количества автобусов в Москве просто не нашлось. В кузова грузовиков поставили рядами скамейки из свежеоструганных досок, на них расселись иностранные делегаты. Грузовики ползком продвигались по московским улицам, а вокруг волновалась толпа: улыбки, цветы, рукопожатия.
Зрители на трибунах стадиона, отец и другие руководители страны в правительственной ложе терпеливо ожидали прибытия гостей. Церемонию открытия с опозданием более чем на два часа начали уже в сумерках.
С грузовиками при подготовке фестиваля тогда вышла типичная для раннего послесталинского периода незадача. Все они, колхозные и работавшие в промышленности, числились в мобилизационном резерве армии. В любой момент грузовой транспорт могли призвать на военную службу, а потому красили машины в защитный зеленый цвет. Организаторы фестиваля сочли такое цветовое однообразие не очень подходящим, попросили раскрасить грузовики в веселые тона. Не тут-то было. Зеленая краска предписывалась утвержденной правительством директивой Генштаба, и только он мог ее изменить. Написали письмо начальнику Генштаба маршалу Соколовскому. Он вроде бы и не возражал, но задал вопрос: кто и за чей счет после фестиваля перекрасит «транспортные средства» в нормальный зеленый цвет? Фестивальщики ответить не смогли, а без этого маршал своего согласия не давал. Руководители комсомола обратились к Хрущеву, иной управы на военных в стране не было. Вопрос решился одномоментно и не на время фестиваля, а навсегда. Эра зеленых, постоянно готовых к бою, грузовиков закончилась. После 1957 года цвета окраски грузовиков больше не диктовались мобилизационным предписанием.
Сенсацией фестиваля стали гости из Африки и Южной Азии. Сейчас прибытие инопланетян на Землю, наверное, не вызвало бы такого фурора. Большинство из нас никогда не видело людей с иным цветом кожи, иным разрезом глаз, в иных, не похожих на привычные, одеяниях. На них смотрели с восхищенным удивлением и жалостливым сочувствием; еще бы, они — представители народов, угнетенных западными колонизаторами, вчерашние рабы, умиравшие на хлопковых плантациях американского Юга. Особое сочувствие к угнетенным американским рабам привило нам не столько провозглашение всеобщего коммунистического равенства и справедливости, сколько чтение книги «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу и, еще больше, «Том Сойер» Марка Твена. Все мальчишки и девчонки знали и любили их героев, как только в детстве любят книжных героев.