Никита Хрущев. Реформатор

Хрущев Сергей

Китайские шелкопряды из семейства сатурний-павлиноглазок, как и все другие шелкопряды, заматывают свои куколки в нитяной кокон. Из коконов, к слову, тоже завезенного из Китая тутового шелкопряда, издревле получают шелк. У китайского шелкопряда нить более грубая, она идет на выработку чесучи. В Китае, конечно.

Украинцы решили выращивать павлиноглазок у себя и самим научиться ткать из их нитей чесучу. Насколько я знаю, чесучовая затея провалилась. Время шелкопрядов ушло. В век нейлона и других чудес химии павлиноглазковая чесуча оказалась неконкурентоспособной.

После встречи с китайским шелкопрядом любовь к бабочкам вновь захватила меня и не отпускала

многие-многие годы.

Вернувшись в Москву, я отыскал в кладовке почему-то не выброшенную коробку с останками моих давнишних махаонов, тщательно вычистил ее и водрузил павлиноглазку в левый верхний угол. Затем смастерил себе марлевый сачок и, стесняясь окружающих и самого себя, начал охоту на бабочек. Ловил я их в основном на даче, но по мере того как мое стеснение проходило, начал появляться с сачком и в более людных местах. Друзья и жена принимали это мое увлечение как данность и даже порой сами брали сачок и гонялись за какими-либо капустницами или крапивницами. Естественно, охоту за ценными экземплярами я никому не доверял.

В букинистических магазинах я разыскивал старинные книги о бабочках. Мне попался изданный в 1899 году том Гофмана (не сказочника) — переведенный на русский язык определитель бабочек с краткими описаниями приемов их ловли, разведения в неволе и сохранения коллекции. Из этой книги я узнал, что мое пристрастие к бабочкам — не извращение, не признак духовной или умственной ущербности, к тому же вовсе не уникальное, таких, как я, в мире немало. К примеру, коллекционировал бабочек один из Ротшильдов, крупнейший в мире банкир и известнейший в XIX веке энтомолог. В его честь названы десятки новых видов бабочек.

Согласно вычитанным у Гофмана инструкциям, я покрыл дно застекленных ящиков пробкой, булавки в нее легко вкалывались, соорудил специальные расправилки крыльев бабочек и, о чудо, обнаружил в зоомагазине на Кузнецком мосту изящные длинные черные специальные энтомологические булавки: потолще для крупных насекомых и тоненькие для всякой мелюзги.

Вслед за Гофманом я нашел, тоже изданные до революции, определитель Ламперта для профессионалов и еще какие-то совсем примитивные книжки для детей. Затем узнал о существовании немецкого более чем сорокатомного определителя бабочек мира под редакцией Зейтца. Его начали издавать в Германии при кайзере, последующие тома вышли во времена Веймарской республики и продолжали выходить при Гитлере. Приостановилось издание в 1944 году. Мне удалось приобрести несколько томов, огромных, в твердых зеленых переплетах с тисненными на них золотом контурами бабочек. Каждый том из двух книг: в одном описание, в другом — рисунки. Тысячи разнообразных бабочек: дневных, ночных, европейских, азиатских, американских.

Так что к моменту отъезда в США я чувствовал себя почти профессиональным энтомологом. К поездке приготовился основательно: упаковал в чемодан журнал «Америка» с весьма приблизительным адресом мистера Глантца, уложил стандартный полевой набор энтомолога: раскладной сачок, баночки-морилки с притертыми пробками и приколотыми к ним пакетиками с цианистым калием, конвертики для упаковки умерщвленных бабочек.

Где я собирался ловить бабочек во время государственного визита? Никаких планов заранее не составлял и не очень рассчитывал, что такая возможность представится.

Вылетели мы 14 сентября 1959 года до рассвета, на Ту-114, способном долететь из Москвы до Вашингтона без посадки. Отец очень гордился, что у нас есть такой самолет, а у американцев — нет.

Столь ранний вылет определялся протоколом встречи — приземление на военно-воздушной базе Эндрюс

запланировали на полдень, чтобы после короткого отдыха включиться в череду официальных встреч, речей, ланчей и обедов. Летели мы на запад целую вечность, часов одиннадцать-двенадцать, если не больше. Прилетели невыспавшиеся, уставшие, но, не желая упустить ничего из диковинок Нового Света, спать не намеревались.

Нас разместили в Блэйр-Хаузе, гостевом особняке почти напротив Белого дома. Отец уединился с Громыко и нашим послом Михаилом Алексеевичем Меньшиковым, чтобы обсудить планы на вечер. Я же отыскал кого-то из посольских, показал мой журнал и спросил, как я смогу разыскать мистера Глантца. Из Вашингтона планировался отъезд поездом в Нью-Йорк, и я не мог и не хотел терять времени. Первый секретарь посольства, кажется по фамилии Андреев, посмотрел на меня как на сумасшедшего. Я настаивал. Тогда он объяснил, что в Бруклин наших не пускают, там закрытая зона. Лицо у меня вытянулось. Посольский равнодушно отвернулся, а стоявший рядом лысоватый американец оказался любезнее. Звали его мистер Алекс Акаловский, и он свободно, правда с акцентом, говорил по-русски. Мельком глянув на страницу журнала с бабочками, он вежливо напомнил мистеру Андрееву, что на время визита Председателя Хрущева все обычно закрытые для советских людей зоны открываются, можно ехать и идти куда угодно. Андреев на слова Акаловского не отреагировал, зато я вцепился в них обоих:

— Значит, я смогу попасть к мистеру Глантцу и полюбоваться его бабочками?

— Естественно. Я попрошу разузнать его адрес и договориться о встрече, — широко улыбнулся мистер Акаловский.

В тот день мы так и не спали, а к семи часам вечера отправились в Белый дом на официальный президентский обед. Замечу, для нас, вставших вчера около четырех утра по московскому времени, «семь часов вечера» — это уже завтрашнее утро. Выглядели мы соответственно, только отец держался молодцом.

Мне, абсолютно сонному, от того вечера запомнились: застывшие у всех дверей морские пехотинцы, столы, накрытые в полутемном, а не так, как у нас сверкающем всеми огнями, зале и горящие свечи на столах. Зачем нужны свечи в век электричества, я не понял, но смотрелись они красиво. Поразили мое воображение разложенные рядом с тарелками многочисленные и разнообразные золотые ножи, вилки, ложки. Такого я не только никогда не видел, но и вообразить себе не мог. Одно дело золотые сережки, но золотые вилки с ложками?!

Кормили вкусно, но чем, спросонья не запомнилось, за исключением бифштекса-стейка. Он поражал не только искусством приготовления, но и гигантскими размерами. Доели его до последнего кусочка, а отец, в обычные дни сидевший на рыбно-отварной диете, даже попросил добавку. Такие стейки «выращивали» на родине канзасца-президента, и отец потом оправдывался, что вторую порцию попросил исключительно из дипломатических соображений, но мама ему не очень поверила. Мы все видели, как он ел, никакой дипломатией там и не пахло.

После сладкого и обмена протокольными речами, казалось, пришло время поспать. Но не тут-то было. Нас еще ожидал концерт. Очень хороший концерт. В Белый дом пригласили лучших музыкантов. Что они исполняли, я не запомнил, запомнилась лишь борьба со сном: голова валится то влево, то вправо, короткие пробуждения и провалы памяти. Члены делегации чувствовали себя не лучше, кое-кто откровенно похрапывал, а вот сидевший в первом ряду рядом с президентом Эйзенхауэром отец казался совсем свежим. Только потом он признался, что концерт высидел с трудом. Разошлись около полуночи, по московскому времени — к восьми утра.