Никоарэ Подкова
Шрифт:
Младыш сделал прыжок и поднялся на цыпочках, чтобы лучше видеть. В голове его вихрем кружились обрывки мыслей, где действительность смешивалась со сновидениями и грезами наяву.
Дед торопливо вышел ему навстречу, загородил дорогу.
– Куда ты, мальчик?
Александру не отвечал, будто не слышал. С таинственным видом сам задал вопрос:
– Там Иримия? Отец моей девы?
– Мальчик, тебе тут нечего делать, - уговаривал его дед.
– Воротись в свою горницу.
Безумец не слышал.
–
– Отец ее идет за ней. И я должен идти.
– Нельзя.
Дед положил руку на плечо Александру и остановил его. Подошли на помощь двое служителей.
Младыш, оскалив зубы, рванулся и, вывернувшись из рук служителей, кинулся на грудь старику. Вдруг с гневным криком выхватил из-за пояса великого армаша кинжал в ножнах из слоновой кости и, обнажив его, ударил старика в левый бок; мгновенье он удивленно глядел на кровь, просочившуюся меж пальцев, и так же молниеносно вонзил клинок себе в грудь.
Дед пошатнулся, обхватив его руками. Но окружающие догадались о случившемся лишь в то мгновенье, когда Младыш, извиваясь червем, упал у ног деда Петри. На него, хрипя, свалился и дед; из уст старого Гынжа хлынула кровь, будто алые розы расцвели под белыми его усами.
Покотило, сидевший рядом с господарем, вскочил.
– Что такое?
– крикнул Никоарэ.
– Государь, он зарезал деда Петрю.
Никоарэ замер, весь побелев. Дед Елисей опустился на колени и приподнял левой рукой голову великого армаша. Младыш уже не содрогался.
– Родного батьку убил!
– укорил его старый запорожец, поднимая кулак.
Немногие поняли слова эти, произнесенные на незнакомом языке.
Покотило оборотился к своему другу и упавшим голосом сказал:
– Теперь уж все, сынок... Закончил ты все свои дела.
И, стеная, опустил голову. Гынж вытянулся и застыл на руках запорожца.
– Покотило, - прошептал Никоарэ, - не смею понять твоих слов.
– Не знаю уж, государь... Может, сказал я безумные слова. Не обращай внимания.
Дед Елисей украдкой оглянулся. Кругом люди замерли, не могли прийти в себя.
Никоарэ закрыл лицо руками, затем отвел их. Кинулся к ступенькам крыльца. Раду Сулицэ последовал за ним. Никоарэ обернулся, глаза его были сухими.
– Раду, прикажи отнести оба тела в господарский дом и позаботиться о них.
– Хорошо, светлый государь.
Раду повернул назад. Никоарэ прошел в дом сквозь толпу слуг, мужчин и женщин, метавшихся во все стороны и ломавших руки. Заметив господаря, они застыли на месте.
– Прочь отсюда!
– приказал он.
Слуги и служанки кинулись к дверям.
В наступившей тишине Никоарэ расслышал стоны и жалобы матушки Олимпиады. Он вошел в ее горенку. Старуха кружила по комнате сама не своя, словно внезапно ослепла, сжимала дрожащими руками виски. Почуяв присутствие Никоарэ, оборотилась.
–
– стонала она, качая головой.
– Говори, матушка, - приказал Никоарэ.
– Коли знаешь, не держи меня в неведении.
– Что мне сказать, государь?
– уклончиво ответила старуха.
– Великий грех совершился.
Но чувствуя на себе тяжелый, пристальный взгляд Подковы, она опустила руки и еле слышным шепотом испуганно спросила:
– Откуда ты узнал, государь? Кто тебе открыл?
– Не спрашивай, матушка! Говори сама, говори правду.
– Правда, государь... Двойное несчастье, государь... Сын убил отца.
– Матушка, это невозможно... не может быть...
– простонал в страхе Никоарэ.
Олимпиада утвердительно закивала головой, глядя на него сквозь слезы. И добавила шепотом:
– Это все гордость матушки вашей. Не хотела госпожа Каломфира, чтобы вы знали, что отец ваш - простой воин. Господь ей судья!
– Никто не будет судить ее во веки веков!
– злобно вскричал Никоарэ, с ненавистью глядя на нее.
– Я расплачиваюсь за все, я, самый несчастный!
– Государь, - завопила Олимпиада, преклоняя колена, - кара господня ждет тебя за такие слова... У престола всевышнего ответишь за свою гордыню. Чем же можно умиротворить тебя? Кто тебя успокоит? Весна твоя увяла, закатилось твое солнышко.
И, точно заговаривая тяжелый недуг, в отчаянии прошептала два эллинских стиха:
В пустыне сердца
Заходит солнце воспоминаний...
Никоарэ Подкова рассмеялся, словно охваченный безумьем.
– Ха-ха! Ты, матушка Олимпиада, говоришь, точно Хариклея из книги Гелиодора. Но я не игрушка, как Феаген, я - воин, исполнивший свой долг, и я найду в себе силы выстоять до конца. Ха-ха!
Старуха поднялась с колен и, шатаясь, протянула руку, точно защищалась от злого духа.
В соседней комнате послышались шаги. Никоарэ повернулся к двери.
– Это ты, Раду? Войди!
Дьяк остановился на пороге, будто в грудь толкнул его новый ужас в этот час ужасов. Как мог Никоарэ быть таким спокойным? Или он дошел до предела отчаяния и разум его помутился?
– Открылось, Раду, что старик Петря был отцом моим и Александру.
Дьяк поклонился и поцеловал правую руку Никоарэ.
– Логофет Раду, - сказал Никоарэ, - пусть собирается совет. Список виновных исчерпан, но поступили жалобы бедных против ненасытных. Пусть свершится суд и утвердится справедливость.
Дьяк поклонился.
– Будет исполнено, славный государь.
– И еще одно надобно сделать, Раду. В воскресенье двадцать первого декабря приказываю отслужить заупокойную обедню по усопшему брату нашему Иону во всех церквах - в каждом городе и в каждом селе, куда только дойдет повеление наше. Пусть народ чтит память его светлости.