Никогда не говори мне «нет». Книга 4

Чурикова Лариса

Они нарядные, весело щебечут, смеются, усаживают меня перед зеркалом, Зухра достаёт из сундука моё шёлковое платье, ажурный платок, раскладывает всё на кровати. Я в недоумении, потом понимаю: они пришли одевать меня, как уже было перед свадьбой.

Вскакиваю со стула, ору, гоню их прочь, хватаю платье, швыряю в Абигайль, шкатулка с золотыми украшениями летит в Зухру, а Султон предусмотрительно выбегает из комнаты. Тут же появляется свекровь, что-то говорит невесткам, те хватают меня за руки.

– Успокойся и выпей вот это! – Надира протягивает мне чашку с чаем, напиток хорошо знаком мне.

– Не буду пить вашу дрянь! Меня скоро от наркотической зависимости лечить придётся! Хватит меня этим пичкать! – ору в лицо свекрови.

Она шлёпает меня по щекам. Меня начинает трясти, слёзы катятся из глаз.

– Пей, иначе не выдержишь церемонию. Это успокоит, – миролюбиво говорит она.

Я молча пью жидкость. Знаю, после неё буду чувствовать апатию и полное безразличие. А может, оно и к лучшему. Лучше ничего не чувствовать, чем чувствовать себя овечкой на заклании.

Меня ведут в ярко освещённую мехмонхону – комнату для приёма гостей. Людей не так много, только родственники и ближайшие соседи. Надеются, свидетелей будет достаточно, чтобы подтвердить, что с младшей невесткой обошлись порядочно, с соблюдением всех традиций. «Чудесный» напиток свекрови начал действовать. Я понимаю: где-то глубоко внутри хочу плакать, смеяться и говорить одновременно, но моё тело охвачено такой вялостью и безучастием, что могу только равнодушно наблюдать, словно со стороны, за этим театром, который хорошо знаком. Звуки доиры, рубаб, сурнай и других национальных инструментов, названия которых не укладываются в голове, раздельные столы, угощения, длинные речи уважаемых людей. Я сижу в окружении золовок, которые строго следят, чтобы ничего не натворила. Напрасно боятся: даже если бы хотела, не смогла. Я едва не отключаюсь, поэтому традиционное положение скромной таджикской девушки – глаза в пол – у меня получается безо всяких усилий. Поднимаю их только один раз, когда меня подводят к «жениху», для подношения подарка, который я должна была, по традиции, сделать своими руками. И который свекровь всунула мне в руки за минуту до того, как я оказалась перед своим суженым.

Смотрю на своего будущего мужа. Могу бесстрастно оценивать, потому что все чувства ушли – страх, ненависть, злость. Осталось равнодушие. Он одет в традиционный таджикский халат, завязанный на поясе платком. Замечаю: такой же платок, только искусно вышитый, я протягиваю ему. Мне кажется, кроме национальной одежды в нём нет ничего азиатского, и он совсем не похож ни на одного из своих братьев. Все Шагиевы между собой чем-то схожи, а этот… даже не знаю, как объяснить. Просто другой. Темные глубоко посаженные глаза под густыми бровями на широком лбу. В уголках глаз тонкие морщинки. Твёрдая прямая линия рта. Квадратный подбородок, теперь он чисто выбрит. Чётко очерченные скулы. Слегка искривлённый нос. Не очень красивое лицо, но очень сильное. Коротко подстриженные чёрные волосы на висках подёрнуты сединой. В его расслабленной позе и в глазах вижу усталость и отстранённость от всего происходящего. Только когда наши взгляды встречаются, в них проскальзывает искра заинтересованности, всего лишь на миг, а потом снова полное равнодушие и какое-то пренебрежение. Понятно: он так же рад этому мероприятию, как и я. И, если он не полный маньяк, на что я очень надеюсь, вряд ли ему доставит удовольствие избавиться от девушки, даже по настойчивой просьбе любимой мамочки.

На следующий день, ближе к обеду, выныриваю из чёрного сна, без сновидений и кошмаров, просто полное отключение. Вот это да! Даже год тренировок подъёма в пять утра не помог. Видимо, свекровь переборщила с дозой. Действие «чая» прошло, теперь я в полной мере ощущаю все те чувства, которые заглушались вчера. Страх, отчаянье, безысходность наползают с удвоенной силой, смешиваясь с дикой головной болью.

Вскакиваю с постели, быстро одеваюсь, бегу к двери и… с удивлением осознаю, что она заперта. Значит, всё очень серьёзно. Эта перекосившаяся дверь даже закрывалась с трудом, а теперь, пока я спала, её подогнали так, что она плотно закрыта и не собирается

открываться. Зачем? Боятся, что я сбегу, или в доме происходит что-то лишнее для моих глаз и ушей? Оглядываюсь по сторонам. Замечаю на туалетном столике поднос с едой. Значит, голодом меня морить не собираются. Естественно: через два дня я должна казаться цветущей и счастливой на своей свадьбе. Утоляю голод, к напитку не притрагиваюсь – достаточно с меня транквилизаторов – дальше хочу осознавать, что со мной происходит. Очень хочется пить, борюсь с жаждой с помощью фруктов, которые тоже нашлись на подносе. Понимаю: меня не скоро освободят, так как в углу комнаты замечаю ведро, а еды на столе столько, что должно хватить на несколько дней.

Целый день бездействия и неизвестности не помогает успокоиться, напротив, накручиваю себя предположениями и предчувствием. А также пониманием того, что я бессильна что-либо изменить и на кого-либо повлиять. Кричать, чтобы меня отсюда выпустили, бесполезно. Кому это нужно, да и вряд ли меня услышат. Этот дом построен очень странно: такое впечатление, что к основному зданию со всех сторон постоянно пристраивались комнаты по мере необходимости. Эти комнаты соединены коридорчиками, и порой являются как бы отдельным строением. Как моя темница. Раньше это была спальня родителей, обособившихся хотя бы на ночь от четырёх (или пяти?) сыновей. Поэтому мне ничего не остаётся делать, как рыдать, уткнувшись в подушку, а когда поток слёз иссякает, изводить себя кошмарными мыслями о своём будущем.

На следующий день слышу, как открывается дверь. Входит свекровь, за ней маячит фигура Нурмата. Боятся, что наброшусь на неё или сбегу, протиснувшись в щель?

Усаживаюсь на постели. Представляю, какой у меня вид, но мне всё равно. Надира подаёт мне нарядное платье, смотрит на нетронутый кувшин с шербетом.

– Зря ты не пьёшь, тебе будет легче, – говорит она.

– Нет, хватит. Я не хочу ничего принимать. Я плохо себя чувствую от ваших успокаивающих напитков.

– Но, надеюсь, ты понимаешь, что если будешь себя плохо вести, тебе это введут насильно. Я не хочу, чтобы ты позорила нас и позорилась сама.

– Я буду вести себя, как надо, у меня нет выбора. Только я не могу понять, зачем вам это нужно? Зачем вы это делаете? Почему не можете просто отпустить меня. Отдайте документы, и я тихо уйду, никто и не заметит.

– И куда ты пойдёшь? Сколько тебе объяснять, что женщина в этой стране одна не может ступить и шагу.

– А куда я могу ступить с этим страшным человеком, которого вы называете своим сыном? До первого ущелья, куда он меня сбросит? Или до первого борделя, куда меня можно продать? – ору я ей в лицо.

Надира вспыхивает, замахивается на меня, но внезапно опускает руку, произносит зло и с нажимом:

– Глупая женщина. Как ты можешь такое говорить! Он мой сын! Рустам так и не смог воспитать в тебе уважения, его самого воспитывать нужно. Надеюсь, хоть старший вобьёт это тебе в твою безмозглую голову! Приведи себя в порядок! Я не хочу, чтобы соседи увидели растрёпанную неряху вместо невесты, а жених брезгливо отворачивался!

Она кидает на кровать платье, собирается выходить. Всё кончено! Мне хочется вопить, кричать от боли и безысходности. Но я понимаю, что любая подобная выходка приведёт к тому, что в меня введут очередную дозу, и я снова буду похожа на замороженную куклу. Последний шанс – воззвать к жалости этой женщины.

– Оча, подожди! – бегу за ней, догоняю возле двери, падаю на колени, обнимаю её ноги, – Пожалуйста, пожалуйста, ты же тоже женщина, ради всего святого, вспомни Лейлу, ради её памяти, не поступай так со мной! Но в тебе же есть хоть капля жалости ко мне, пожалуйста, отпусти меня!

Она отталкивает меня ногой, падаю на пол, слёзы душат, утыкаюсь лицом в ковёр, плачу навзрыд. Внезапно чувствую руку на своей голове, приподнимаю лицо. Надира сидит передо мной на корточках и гладит по волосам. Я думала, она уже ушла.