Никогда не кончится июнь
Шрифт:
— Каким образом? — я удивленно подалась вперед.
— Мы проколем шины у «Фиата», — радостно засмеялся Степа.
Я тоже засмеялась.
— Бедный наивный ребенок! И ты считаешь, что это их остановит?
— А ты считаешь, они такси будут нанимать или поедут на девятнадцатом автобусе? Не думаю, что в это местечко можно добраться другим транспортом, кроме этого черного гроба на колесиках.
Я невольно заинтересовалась.
— Слушай, а это мысль! Ведь для всех остальных жителей города, кроме их шайки, кафе «Лабиринт» не существует!
…Она
Но несмотря на редкую здравую мысль, так кстати посетившую Степу, черное горло тоски так и норовило меня проглотить.
— Ладно, — вздохнула я, наконец. — Приготовься к осуществлению своей затеи, а меня оставь на время в покое. Мне нужно выяснить программу конкурса и выучить «Эхо» из «Календаря нимф». На это у меня остается совсем мало времени. А нам… — я посмотрела в глаза племяннику дяди Бори, — нужна победа. Ты понимаешь? Только победа!
Буркнув что-то, Степа ушел.
Когда за ним закрылась дверь, я достала чехол и вынула оттуда старинную черную гитару. Потом раскрыла ноты…
И невольно взглянула на календарь на стене.
13 июня.
Как мало остается времени…
«Быстрее отыщи билеты…»
Куда же старый антиквар их спрятал?..
И еще окончание… Где взять окончание «Эха»?
Ведь благодаря моей беспечно оброненной фразе и Степиному легкомыслию, оно утеряно для нас навсегда…
Тяжело вздохнув, я поставила сборник перед собой и взяла первую ноту.
ГЛАВА 42
Вот уже третий час мы со Степой лежали на своих спальных местах, а сна не было ни в одном глазу. Обсудив все происходящее уже сотню раз и раз пятнадцать пожелав друг другу спокойной ночи, мы все никак не могли успокоиться; кто-нибудь снова бросал короткую фразу, другой цеплялся за нее, и разговор вспыхивал заново.
И постоянно, как будто фоном, во мне существовала одна неуходящая мысль. Она стояла в центре всех остальных мыслей, прямая и высокая, как стена.
Все свершится завтра.
Завтра ночью.
И с каждой секундой эта ночь приближается.
— …А что «Эхо»? — спросил Степа. — Сложная вещь?
— Нет, — подумав, ответила я, — технически не очень… Тут важно другое…
— Что именно? — парень приподнял от подушки чернеющую в лунном свете голову.
Вопреки нашему общему желанию, сегодня мы ночевали в квартире его дяди. Вечером, после ужина, нас неудержимо и необъяснимо потянуло туда. И мы, не сговариваясь, решили провести последнюю ночь перед решающей игрой в широкой, угрюмой комнате антиквара. Со скрипучими полами и французской кроватью с шишечками на спинке…
Как и прежде, огромная
— Важно передать состояние, владевшее композитором в момент сочинения этой музыки… То ощущение, которое он желал донести до слушателя, — попыталась я в простых выражениях объяснить Степе свою основную задачу.
— А что за состояние? — заладил тот, как попугай.
Я задумалась, ища нужные слова…
Состояние…
Когда я начала разбирать «Эхо», окружавший меня светлый июньский день словно приглушил свои яркие краски. Музыка не была особенно сложной для исполнения… Но она была непредсказуемой и не похожей ни на что из того, что я слышала раньше.
Даже на «Свадебное танго».
Стиль, безусловно, угадывался, но она была еще тоньше… еще острее… еще пронзительнее…
Казалось, струны черной гитары неизвестного мастера режут мне пальцы, чтобы я сильнее чувствовала боль автора и выплеснула ее на сцену с максимальной точностью…
— Мучительное… — вымолвила я.
— Как ты можешь передать что-то от себя? — удивился Степа. — Ведь ты просто играешь ноты…
— Наверное, ты никогда не любил…
— При чем тут это? — и он смутился.
— А ты не задумывался, почему одну и ту же песню один певец поет так, что можно во время его пения спокойно помешивать на кухне суп и не прерывать болтовни по телефону, а другой сначала заставит выронить ложку, потом без объяснений опустить трубку на рычаг и тихо заплакать?.. Почему один создает хаос из звуков, а другой гармонию?.. Вот моя задача — стать тем самым вторым певцом. От которого зал замолкнет так, что слышен будет писк комара под люстрой. И людей охватит чувство причастности к этой музыке и ее глубокое постижение…
Произнеся эту речь, в которой я не смогла выразить и четверти того, что хотела донести до толстокожего мальчишки, я зевнула и повернулась на бок.
— Давай все-таки попробуем уснуть…
— Так вот оно что, оказывается… А я думал, лучшим сочтут того, кто не будет запинаться, ни разу не ошибется… — удивленно прокомментировал парень, пропустив мимо ушей последнюю фразу.
Пришлось вновь вступить в диалог.
— Ошибаться и запинаться на международном конкурсе не будет никто. Это не утренник в детском саду. Поэтому, — я снова зевнула, — критериями для жюри будет, безусловно, владение инструментом, техника, красота звука и… эмоциональность, единение с образом — то, о чем я тебе только что сказала… Все, я сплю!
— А ты хорошо играешь? — вдруг поинтересовался рыжий мальчишка.
— Хорошо, — нескромно ответила я. — У меня за плечами четыре первых места и один Гран-при. В Австрии.
— Ух ты! Вот это да! — раздалось за спиной бодрое восклицание. — А…
— Больше никаких вопросов, — оборвала я. — Завтра тяжелый день.
Восклицание сменил удрученный вздох.
— И ночь, — добавил Степа грустно.
— Спокойной ночи, — в шестнадцатый раз пожелала я, на этот раз не поддавшись на провокацию.