Никогда не люби незнакомца
Шрифт:
— Капитан Ричардс.
Ричардс скорее почувствовал, чем услышал голос. Это был даже не голос, а едва слышный шепот, наполненный болью. Он остановился.
— Капитан Ричардс, сюда...
Капеллан вышел на звук. Еще один раненый, укрытый по шею одеялом, из-под которого торчало белое лицо. Ричардс не узнал человека и опустился на колено.
— Капитан, вы меня не помните?
Ричардс покачал головой. Их было так много.
— Я Кейн. Помните?
Капитан Ричардс с изумлением вспомнил Кейна, вспомнил их первую встречу. Ричардс только приехал в батальон. Кейн был сержантом. Капеллан спросил, почему Кейн не ходит на мессы,
— Да, Кейн, сейчас вспомнил. — Ричардс плотнее запахнул шинель и сел на холодную землю. Потом устроился на большом камне. Взошла луна, и он заметил, что весь лоб сержанта покрыт белыми метками.
— Я умираю. — В голосе Кейна не слышалось страха, он просто констатировал факт.
— Бросьте! — Капеллан попытался говорить веселым и уверенным тоном, но даже сам не услышал веселых и уверенных ноток. — Не говорите так!
— Не обманывайте меня, святой отец! — Кейн попытался рассмеяться, но вместо смеха раздался лишь кашель. — С такими ранами не выживают. Я слишком часто видел смерть. — Капитан Ричардс открыл рот, но Кейн не дал прервать себя. — Мне не больно, падре. Меня так напичкали морфием, что я даже не знаю, есть ли у меня сейчас тело? — Он посмотрел на капеллана. — К тому же меня положили не у той двери.
Ричардс испуганно оглянулся. Кейн оказался прав. На эту сторону клали безнадежных.
— Я уже два часа смотрю, как они бегают мимо меня. Время от времени санитар делает очередной укол морфия и ставит мелом метку на лбу. — Он хрипло рассмеялся. — Я на них не обижаюсь. Лучше заниматься теми, у кого есть еще шанс.
— Послушайте, вы выживете. Вот увидите! — наконец пробормотал Ричардс.
— О'кей, святой отец. Раз вы так считаете... Но если я все-таки умру, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
— Что, Кейн? — Капеллан подумал об отпущении грехов. Все они рано или поздно приходят к Богу. Но ответ сержанта разочаровал его.
— Я хочу, чтобы вы отвезли письмо, святой отец. Только отвезли сами, а не отправили по почте. Достаньте его, оно в кармане.
Капитан сунул руку под одеяло и достал письмо.
— Это письмо женщине, святой отец. — Увидев выражение лица священника, Кейн поспешно добавил: — Не матери, не жене, не любимой, которые все умерли раньше меня. Это письмо подруге, ее мужу и другу. Я хочу, чтобы они получили его после окончания войны, когда все соберутся вместе. — Кейн о чем-то задумался.
Ричардс несколько секунд молча смотрел на него. Из ушей сержанта капали крошечные капли крови, образуя постоянно растущее темное пятно.
— Не беспокойтесь о письме, сын мой. Я отвезу его. Я еще могу что-нибудь для вас сделать?
Жили только глаза Кейна. Капитану Ричардсу казалось, что они смеются и читают его мысли.
— Да, святой отец. Дайте мне сигарету.
Капеллан сунул сигарету в тонкие холодные губы Кейна, которые пошевелились, словно при
Сержант Кейн беззвучно, без малейшего движения перенесся в иной мир. Глаза остались открытыми. Казалось, они продолжают жить своей жизнью. Ричардс заглянул в них. Сейчас они стали мягче, чем при жизни. Их начала заволакивать пелена, из-за которой светилась благодарность.
— Капитан Ричардс пообещал Фрэнку отвезти письмо и сдержал слово. Он передал мне его просьбу, чтобы я вскрыла письмо, когда мы соберемся все вместе. — Джанет посмотрела на мужа.
— Так вот почему ты мне ничего не сказала? — спросил Джерри.
— Да. Я хотела, чтобы вы вместе услышали. — Джанет подошла к комоду и достала письмо. Затем вернулась в центр комнаты и начала читать спокойным и мягким голосом:
— Письмо написано 5 декабря 1944 года.
"Дорогая Джанет!
Я пишу это письмо и надеюсь, что ты никогда не получишь его. Странно писать письмо, которое может остаться неотправленным, но еще более странно представить, что оно дойдет до тебя. Если ты получишь это письмо, значит, меня нет в живых! Я взялся за ручку не из-за какого-то предчувствия смерти, а из страха умереть внезапно.
Кажется, с тех пор, как мы высадились в Нормандии, прошла целая вечность. За это время я о многом передумал и многое решил. Если бы ты знала, сколько я хочу тебе рассказать, сколько хочу задать вопросов!
Когда-то давно Мартин сравнил меня с Гитлером. Тогда я лишь рассмеялся, потому что ничего не понял. Сейчас, после жизни с Рут и пяти месяцев, проведенных в Европе, я понял все. Я понял, что невозможно жить, не уважая общества и так называемых «обыкновенных» людей. Потому что жить без этого, значит жить, не уважая себя самого.
Я начал спрашивать себя, что меня сделало таким? И тут я впервые понял, что всему виной одиночество. Человек может оставаться одиноким, даже живя в одной комнате с двенадцатью другими, если не с кем делить горе и радость. До женитьбы на Рут я всю жизнь провел в одиночестве.
Как ты знаешь, Рут умерла при родах. Но наверное, ты не знаешь, что ребенок остался жив. У нас родился сын.
Я никогда не думал о детях, никогда не хотел их, но Рут сказала: «Я хочу сына. Он мне нужен, потому что он станет новым Фрэнком Кейном, которого я смогу держать рядом с собой, даже если ты уедешь. И я смогу дать ему, а значит, тебе, всю любовь, заботу и мечты, которых у тебя не было. Дай мне своего ребенка, дорогой, чтобы я опять наполнила тебя жизнью!»
Когда родился наш сын и Рут поняла, что не сможет ему больше ничего дать, она прошептала: «Не дай ему испытать боль одиночества, Фрэнки. Подари ему счастливое детство, наполненное радостью и мечтами, дай познать прелесть молодости. Пусть он станет настоящим мужчиной. Дай ему все, что я хотела дать сама».
Я пообещал Рут вырастить нашего сына. Но для этого мне надо сначала вернуться с войны. Когда я понял, что с войны можно и не вернуться, я вспомнил об обещании. Я прошу тебя помочь мне. Впусти нашего сына к себе в сердце и дом, дай ему свое имя и все то, что я хотел бы дать ему сам.