Никогда_не...
Шрифт:
— Да сколько можно!
— Харэ уже! Дай поспать!
И самое смачное возмущение, залетающее к нам в окно сквозь шум дождя:
— Мужик, имей совесть! Заткни ей рот!
Кому — мне или кровати, я так и не могу понять, но начинаю давиться смехом — кажется, возмущены даже наши друзья-алкоголики, успевшие закончить разборки и теперь тоже желающие тишины.
Только какая может быть тишина в доме, постороннем из блоков, которые напоминают тонкие фанерные доски, в доме, где кто-то чихнёт, а ему, как это было в моей детской квартире, дружно желают здоровья
Артур, видимо не понимая причины моей странной реакции — я сама не пойму, почему мой смех напоминает скорее славленные всхлипы, останавливается на секунду, успокаивающе целует меня — очень нежно, в губы, в щеки, кажется, даже в кончики ресниц, и одной рукой упирается в стену, придерживая спинку кровати, пытаясь остановить ее истошное бряцание.
Эй, зачем он снова сдерживается, зачем хочет опять все контролировать? Только из-за того то мы с ним находимся в звуковой тюрьме особо строгого режима?
Нахожу в темноте его руку, чувствуя, как она напряжена, сдёргиваю вниз, прижимаю к своей груди, веду дальше, по животу, и снова ему шепчу:
— Пофиг… забей. Трогай лучше меня. Трогай, двумя руками
Пусть привыкает не париться по мелочам.
И он забивает. Забивает до такой степени, что скоро все возмущение, все крики, грохот, гром, шум дождя сливаются в какой-то один далекий протяжный гул, который слышится как будто сквозь толщу воды. Ничего это нет, все это не важно. Есть только он и я. И совсем скоро мы уедем. Только эта мысль отдаёт внутри жаркой пульсацией, которая проходит через все тело, заставляя его выгибаться едва ли не мостиком. Мы уедем. Мы будем жить вместе. И это не вызывает и капли страха, один только чистый восторг.
И в этот самый момент, чтобы сбросить меня с неба на землю, случается то, что должно было случиться — наша несчастная кровать сдаёт окончательно, передняя пара ее и без того хлипких ножек подламывается, и деревянное дно, на котором держится матрас, с грохотом бьется о пол. Артур, успевая опомниться, быстро перекатывается на бок со мной и, напряжённо дыша, тихо шепчет:
— Ты как? Не ударилась?
— Нет, — не сразу понимая, что произошло, говорю я посреди гробовой тишины — кажется, испугались и умолкли даже наши соседи. Но уже спустя мгновение, офигев от такой наглости, они возобновляют атаку — батареи взрываются волной грохочущего негодования, а мы — неудержимым хохотом.
— Если бы ты не собирался уезжать, тебя бы все равно выгнали, — все еще посмеиваясь, я смотрю на него поверх края чашки, из которой пью воду уже в третий раз и никак не могу напиться.
Уже почти утро и мы лежим с ним на самодельном ложе, которое он соорудил, стянув на пол матрас и набросав на него подушек и покрывал. Черт, ну почему мы раньше не догадались сделать это? Нужная идея пришла к нам в голову только посе того, как мы нажили врагов в доброй половине дома.
Но ничего. Ведь мы скоро уедем отсюда. Уедем вместе.
— Знаешь, те кто скажет, что между нами — один разврат и похоть — а так скажут, я знаю, — сразу идут в баню. У меня тут такое было… Настоящий улёт за пределы сознания, — говорю я,
— Полин, — Артур отбирает у меня стакан и ставит его подальше на пол, чтобы не мешал. — Не парься о том, кто что скажет. Мне — все равно, и тебе должно быть все равно. А насчёт этого твоего улёта… Я понял, о чем ты. Про себя я бы сказал немного по-другому, но… я понял, — он улыбается и в сереющих рассветных сумерках я вижу, какая беспечная и расслабленная эта улыбка.
Не слишком ли много беспечности между нами, не забываемся ли мы с ним? Но, вместо того, чтобы задать этот вопрос, говорю:
— А как бы ты сказал?
— Я бы сказал… Это как выбить сто из ста. Кругом выиграть. Взять то, что хотел, и даже больше, — он посмеивается, понимая, что эти слова опять выдают в нем игрока, которым он так и не перестал быть. — Ты понимаешь, что у тебя есть всё. А если чего-то нет — то получишь. Ты просто знаешь это. Потому что границ реально — нет. И ты все можешь.
— Ощущение всемогущества? Артур, да по амбициям мы с тобой ещё потягаться можем, — устраиваясь рядом с ним поудобнее, говорю я. — Я хоть с тобой вздохну свободно. И никто мне не будет говорить, что я чокнутая трудоголичка, которая выжимает людей как лимоны, и которой плевать на нормальную жизнь.
— Издеваешься? — все следы беспечности исчезают из его улыбки. — Да я сам всю жизнь это слышу. Так что такого точно не скажу.
— Знаешь… — давя зевок, я совсем забываю, что после того, как не уехала ночью, думала уехать от него под утро. Но как отказать себе в удовольствии поспать с ним хотя бы пару часов? — Твоя жизнь — это твое дело. И если тебе по кайфу быть чокнутым трудоголиком — значит, так и надо. Главное, чтобы ты занимался тем, что любишь. То, что мы с тобой вместе… Это не означает, что теперь я влезу тебе на шею и начну диктовать, что именно ты должен. Как и ты мне. Помнишь, как ты говорил… семья — дело добровольное. Так вот… — я снова зеваю, — пока выборы по нашей доброй воле совпадают, мы… семья.
Ой мамочки. Неужели я это сказала? Мы — семья?
— Ты уже не стремаешься от этого слова? — Артур подтягивает покрывало повыше, пока я удобнее устраиваюсь, кладу голову ему на плечо, утыкаясь лицом в ямочку на шее. Как же здорово так лежать, это место создано специально для меня. — Помнишь, я говорил, что если семья тебя напрягает, давай будет не-семья.
— Помню, — сквозь дремоту отвечаю я. — Но сейчас я не против. Мне так нравится с тобой засыпать… — и вдруг понимаю, что мне надо сделать признание. — Знаешь, — поднимаю голову, отгоняя сонливость, — я мерзкий человек, я не выношу, если кто-то отбирает у меня место на кровати. Я и выбираю всегда самые огромные кровати… и чтоб все они были мои. А с тобой такого нет. Мне… не жалко для тебя места.