Никола зимний
Шрифт:
– Ни х… себе сюрприз. – И тут же закрыла рот ладошкой. – Ой, мальчики, я что-то не то сказала. Извините. Сорвалось. Привыкла в Германии материться по-русски. А тебя, Овчинников, убить мало, мог бы и предупредить. Чуть инфаркт не трахнул.
– Хотел устроить настоящий сюрприз.
– Считай, что получилось. Экспериментатор. Спрячься под стол, иначе снова материться начну. А Никола у нас почти не изменился, только поседел. Никола, ты почему молчишь?
– В себя прийти не могу. Столько лет не виделись.
– Много. Только давай без арифметики, а то выяснится, что я древняя старуха.
– Да ты еще… – начал Тулуп.
–
– И это говорит серьезный представитель солидной зарубежной компании! Ты знаешь, зачем она прилетела?
– По Родине затосковала.
– Может быть. Но фирма послала ее прозондировать почву по случаю смены нашего непредсказуемого губернатора. Она у нас не только переводчица, но и серьезный аналитик.
– Не преувеличивай. В лучшем случае – дипломат, как и подобает красивой женщине.
– Наш бывший губернатор в женской красоте не разбирался. Ты видела его фаворитку?
– Страшненькая, но каждый день меняла шубы.
– А он доверил авантюристке экономику огромного края.
– Сами выбирали.
– Лично я голосовал против. Выбрала его определенная группа олигархов. Они его поставили, и он широким жестом отдал край на разграбление. Кстати, характерный случай. Оказался я в одном застолье с директором нашей оперетки. И тот для поддержания разговора, и чтобы собственный статус приподнять, рассказал, как сидел он в высокой приемной, рядом с ним нервничали три директора завода, так вот губернатор первым пригласил его, а потом уже производственников. Заявил с гордостью и уважением к хозяину. Когда я подсказал, что правильнее было бы приглашать в другом порядке, он сначала не понял, а потом обиделся. Опереточный губернатор, но с огромной харизмой.
– И ты служил ему верой и правдой.
– Насчет веры промолчу, а правдой стараюсь служить всегда и везде. А как тебе наше новое начальство?
– Давай не будем торопиться, да и Николе, мне кажется, это совсем не интересно.
– Почему же, он у нас тоже карьеру сделал. Сорок восьмой заместитель губернатора. Это мне в ближайшее время могут сказать, что обойдутся без моих услуг, а без него обойтись трудно, он у нас непотопляемый. Помнишь, как сопляками наперегонки плыли?
– Помню, ты меня обогнал, а я чуть не утонул.
– Так выплыл все-таки. Говорю – непотопляемый.
– Овчинников, не заводись. Ты вроде не в проруби плаваешь.
– Пока не в проруби, а завтра – не знаю. Вон шеф у Николы при смене позапрошлого губернатора так перепугался, что в реанимацию на скорой увезли. В этой конторе для повышенной пенсии надо отработать определенный срок, как на вредном производстве, а у мужика несколько месяцев не хватало…
– Да какое мне дело до этого несчастного. Я выпить хочу. Поехали ко мне в гостиницу. Посидим, молодость вспомним.
Тулуп поднял руки.
– Я пас. У меня совещание и вечером серьезная встреча. А ты, Никола, езжай. Не пить же ей в одиночку. Петровича я предупрежу. Машину дать?
– На такси доберемся.
Когда проезжали мимо гастронома, он попросил остановиться, но Юлия велела ехать дальше.
– Если ты о выпивке беспокоишься, то у меня в номере все есть. Овчинников к тебе до сих пор ревнует.
– Какие мы с ним соперники?
– Давние.
Она открыла холодильник, забитый бутылками
– Вот видишь, на любой вкус. А о закуске я с вечера позаботилась. Ты не против, если я приму душ? Только не подумай, что соблазняю. Просто в офисе жарко было и здесь тоже. Отопление не отключили. Россия экономить не приучена. Немцы такую расточительность не позволяют. Я быстренько.
Вернулась в коротком легком халате. Голову не мочила и прическа осталась нетронутой. Волосами гордилась еще девчонкой, и они не потеряли пышности.
– Если ты до сих пор не налил, придется этим заняться мне.
– Неудобно чужим распоряжаться. Ты – хозяйка, я – гость.
– Но бутылку-то откроешь, это мужская обязанность. Не стесняйся.
Она пила коньяк и быстро захмелела.
– Не пугайся. Я в таком состоянии могу долго держаться – тринкен-дама.
– Это как понять?
– Тринкен по-немецки – пить, значит, я – выпивающая дама, но это не значит, что я алкоголичка, контроля над собой никогда не теряю. Скажи честно, я сильно постарела?
Шторы были задернуты, в номере полумрак, но и в хорошо освещенном кабинете Тулупа она выглядела намного моложе своих сорока семи. Чувствовалось, что следит за собой и, в отличие от деревенских баб, не изработалась.
– Что молчишь, боишься обидеть?
– На выпускном вечере ты была немного стройнее.
– Молодец, выкрутился! У меня еще и ножки хороши, и попка упругая, а вот грудь на выпускном была, пожалуй, привлекательнее, тренажеры не во всем помогают. А пластику делать боюсь. Не то я говорю…
– Говори, о чем хочешь, если накипело. Может, легче станет.
– Жизнь прошла и не могу ответить ни себе, ни другим, на что ее потратила. Детей не родила, а ведь хотела. И знаешь, от кого – от Овчинникова. Девочку, такую же красивую, как я, и мальчика, такого же умного, как он. Овчинников очень умный, гордилась им. И добрый, все мне прощал. Первый мужчина у меня был в Одессе, когда к дядюшке на каникулы ездила. Красавец, любимец публики, на гитаре играл и Окуджаву пел. Я его капитаном Гэем звала, а он уверял, что я красивее Анастасии Вертинской, но я и без него это знала. Идем по набережной – все бабы оглядываются. А мне, дурочке, лестно. Капитан голову от любви потерял, а я – от любопытства. Не он меня соблазнил, а я его. Когда узнал про беременность, расписаться уговаривал. Не потому, что дядя Эдик избил его, а потому что любил до безумия. А мне замуж не хотелось. Сделала аборт. Убедила дядюшку, чтобы матери ничего не говорил. А куда ему деваться, виноватым себя считал, хотя и не был виноват. Всю жизнь подарками задабривал. Помнишь, какие платья у меня были?
– Вся деревня тобой любовалась.
– И мне это очень нравилось. О капитане у дядюшки не спрашивала, и он боялся напоминать. Как будто его и не существовало – красивого капитана. Теперь мне кажется, что их вообще не было – ни мужей, ни любовников. Да и не любила я никого. Это они теряли головы, осыпали цветами, восторгами. Мне было приятно, и я уступала. Потом страсти прогорали, я переставала быть для них женщиной несбыточной мечты. Я это чувствовала. Особо примитивные начинали ревновать к бывшим мужчинам, и, чтобы спастись от их истерик, я уходила сама, но чаще всего к этому моменту созревал новый воздыхатель. Видишь, какая расчетливая. Последнее время часто вспоминаю смерть твоего отца и продавщицы Ольги. Теперь мне кажется, что это было самоубийство.