Николай Алексеевич Некрасов
Шрифт:
Современники вспоминали, что в пореформенное время две социальные группы оказались в полной растерянности: крестьяне и интеллигенция. С крестьянами в общем все понятно. Их бедствия объяснялись крайним недостатком земельных угодий в условиях неласкового климата. Они могли бы поправить положение путём внедрения передовых методов землепользования и покупкой современной сельскохозяйственной техники, но на это у мужиков абсолютно не было денег. И дать им их не мог никто. Еще есть один момент, о котором сейчас почему-то мало вспоминают. Русский мужик выживал далеко не только обработкой земли. Россия — не Франция. Николай Алексеевич Некрасов с детства был осведомлен, что на скудной ярославской почве ничего особенно полезного не вырастишь. Местные крестьяне перебивались мелкой торговлей, отхожими и кустарными промыслами. Ассортимент кустарного производства был весьма широк, разнообразен и востребован не только в крестьянских хозяйствах, но и в помещичьих. По уверению Андрея Ильича Фурсова, мужики умудрялись изготовлять даже спички. Однако, после реформ довольно высокими темпами начало развиваться фабричное производство.
Опять же по воспоминаниям современников, интеллигенция пребывало в то время в состоянии растерянности и озлобления. Более того явились вдруг совсем темные сообщества недоучившихся студентов, собиравшиеся чуть ли не разбойничьих кабаках и говоривших меж собой всякие крамольные речи: мол де не худо бы самодержца вовсе того, убить то есть. Выходцем именно из такого московского кружка и был Каракозов. Правда его явление в Петербурге с двуствольным пистолетом оказалась для товарищей полной неожиданностью, surprise d'esagr'eable так сказать. Но не суть. А собственно какого же рожна не хватало этим самым московским студентам. Ведь как раз в это время не в последнюю очередь благодаря трудам Николая Алексеевича явилась благоприятная для творческих усилий среда, в которой можно было существовать не служа. Можно было писать стихи, романы, рассказы, фельетоны, разоблачающие злоупотребления власти, и тому подобное, при этом худо-бедно иметь кусок хлеба. Для того, чтобы понять этот странный феномен, необходимо в очередной раз несколько отступить в прошлое и внимательно обозреть период, предшествующий выходу мужичков на поиск некоторых философских категорий со скатертью-самобранкой под мышкой.
Как уже было сказано выше, Николай I был не лишен определенных достоинств. По крайней мере он был человеком чрезвычайно работоспособным и искренне желал процветания земле русской. Однако его упорное стремление стоять на месте, от греха подалее не двигаясь ни взад, ни вперед, привело к тяжелейшим последствиям. Это видимо какая-то извечная беда российского руководства – загонять страну в абсолютно патовую ситуация. Особенность же таковой состоит в том, что и жить так далее вовсе нельзя, и попытка выйти приводит к последствиям катастрофическим. Николай закончил свои дни в атмосфере всеобщей неприязни, повторяю, всеобщей. Кажется даже сын и наследник его боялся и недолюбливал. Николай в конце концов осознал безысходность ситуации. Он умер подобно отцу Николая Алексеевича Алексею Сергеевичу от ощущения полной невозможности дальнейшего существования. Но перед смертью царь предписал наследнику некую программу, которую Александр выполнял не особенно задумываясь над содержанием. Это был человек, что называется, полнокровный, любитель изысканной пищи и прекрасных женщин. При этом Александр не обладал даже тенью культурности и интеллекта, которые имелись у его покойного батюшки. Народовольцы отнюдь не явились по мановению волшебной палочки. Во времена Николая I они были не возможны по определению, ибо любой потенциальный революционер сидел тогда в своей темной щели, не смея не то что действовать, но даже выдохнуть без позволения начальства. Любой образ действий, не соответствующий уставным требованиям, считался государственной изменой, и все тут. Александр II отпустил пружину, но не имел уже ни ума, ни воли, чтобы как-то управлять высвободившимися энергиями. Да он и не хотел ничего поправлять, а рассуждал примерно так: я все делаю правильно, а если ты против меня, то за шкирку и в петлю.
Вообще все вышесказанное не так уж важно. Важно то, что в николаевские времена сказано было гораздо более, чем о необходимости освободить рабов. При том, что крепостные крестьяне рабами вовсе не являлись. Терминология типа «гнилой Запад» или «капитализм без человеческого лица» появилась вовсе не в Советском Союзе, а как раз в России первой половины девятнадцатого века. То есть русские мыслящие люди очень скептически относились к европейскому капитализму, каковой по логике вещей должен был придти на смену крепостному строю. Александр Сергеевич Пушкин отзывался о наиболее передовом на то время государстве Соединенные Штаты Америки пожалуй резче, чем Валентин Зорин. Как раз в это время и явилась светлая идея: высочайшей миссией России и русских является, освободившись предварительно от рабских цепей, указание всему окружающему миру пути более человечного, чем озверелый капитализм. Якобы у русских имеются особенные средства для такого развития, как то незамутненная вера православная и крестьянская община, отрицающая дух индивидуальной наживы и поощряющая помощь ближнему.
Разобраться в судьбе человека, умершего сто сорок лет назад крайне трудно. Конечно Николай Алексеевич оставил в русской истории очень существенный след, прежде всего в своих произведениях. Но сохранилось немало других документов касающихся лично Некрасова, его семьи, сохранились воспоминания современников, труды литературоведов за более чем столетний период. Тем не менее, если попытаться как-то свести все это многообразие в единое целое, то тут же возникнет ощущение полного разнобоя и некоторых недоговоренностей. Еще хуже с общественным контекстом того времени. Кажется всем известно, что в России в девятнадцатом веке имел спор тех, кто именовал себя «западники», с так называемыми «славянофилами». Но, собственно,
Мы можем только, пользуясь непосредственно литературными источниками того времени, установить не саму суть дискуссии, а некий его контекст. Например, довольно очевидно, что «славянофилы» являлись практически маргиналами. То есть большинство дворян, особенно дворян-помещиков им не сочувствовало. Напомним, что представители крестьянской субкультуры ни в каких общественных дискуссиях не участвовали. Помещиков-то понять не хитро. Они изо-всех сил старались подражать своим западным соседям и норовили содрать с мужиков семь шкур, дабы жить подобно английским сквайрам (вспомним «англофила» Муромского — героя Пушкина), что было невозможно в принципе. Но самое удивительное, что подобное соотношение сил сохранилось в советское время, хотя большинство советских историков были прямыми потомками тех, с кого эти самые шкуры драли. Понять это также не трудно: советская культура была прямой наследницей дворянской культуры девятнадцатого время. В постсоветское время случился полнейший бардак в головах и прочих носителях информации, хотя при этом было опубликовано множество интереснейших источников, не публиковавшихся в советское время.
Алексей Николаевич по рождению был потомственным дворянином, может быть даже столбовым и, что более существенно, потомственным помещиком. Тем не менее, он решительно отказался от приличной его сословию карьеры военной или чиновной. Крепостной строй Некрасов ненавидел всеми фибрами свой души и желал его дальнейшего прекращения. Не смотря на то, что освобождение крестьян фактически уничтожило его отца. Чего же ожидал Николай Алексеевич от всех этих перемен, ради чего старался? И кого считал друзьями в своих трудах, а кого врагами?
Ну хорошо, реформа совершилась, крестьян освободили. Прямо ли, криво ли, но рубеж перешли. А далее что? Вот бы вам, люди образованные, и книги в руки. Указуйте путь, работайте на благо России и мира. Однако интеллигенция почему-то предпочла дикий атеизм, чрезмерный даже по европейским меркам того времени, да беглую стрельбу по царю. Это вам не пейнтбол, не безопасно, повесить могут. Дело даже не в том, что не крепко умный Александр окружил себя советниками такого же разбора и никого более слушать не хотел. Дело в том, что русская интеллигенция, не успев толком еще сформироваться, вдруг ощутила себя совершенно бесплодной и по такому случаю озлобилась невероятно. Стоило ли Некрасову в Английском клубе так позориться?!
К сожалению, Николая Алексеевича огорчала не только необходимость компромисса с властями. В конце концов часть публики восприняла вынужденный жест Некрасова вполне адекватно. Гораздо болезненнее были конфликты внутри редакции, в которой, казалось, собрались единомышленники. Иван Сергеевич Тургенев, как всем нам хорошо известно, не был ни крепостником, ни консерватором. Он вообще был довольно терпимым человеком, но Чернышевского и Добролюбова не выносил абсолютно. И Некрасов вынужден был делать нелегкий выбор, ибо стороны конфликта так и остались не примиренными. Казалось бы Иван Сергеевич чисто по человечески куда ка ближе Николаю Алексеевичу, но выбор он делает в пользу Добролюбова. А почему так? Добролюбов — персонаж очень неоднозначный. В советское время он безоговорочно считался со знаком «плюс». В настоящее время литературоведы даже левых убеждений относятся к нему весьма сложно. Во всяком случае, по степени таланта и значению для русской литературы он с Тургеневым и рядом не ночевал. Видимо Некрасов считал Добролюбова более необходимым сотрудником, для достижения неких ему ведомых целей. Уж добропорядочному члену Английского клуба точно не пристало обобщатся со всяким Чернышевскими, Добролюбовыми и прочими сомнительными личностями.
Итак, никакого особенного русского пути, по крайней мере во второй половине девятнадцатого века, обнаружено не было. Однако, какое-то движение таки происходило, ибо надо же как-то приспосабливаться к новой, непривычной ситуацией, да и соседи пощипывают. Так кто же стал героем нового времени, столь не похожего на предыдущий период. Ну уж Печорин точно не годится. Ну, офицер, участник войны, не сумевший на гражданской службе сделать приличной карьеры. И что? Русским, не сумевшим изобрести чего-нибудь своего, особенного, приходилось поневоле следовать образцам европейским, английским там, французским, немецким. Следовательно, должен был явиться русский капиталист, развести разнообразную промышленность, изготовить собственные станки для отечественного производства, наладить выпуск передовой сельскохозяйственной техники, дабы облегчит тяжкий труд земледельца. Вроде бы какие-то такие и появлялись. Откуда же они брались? Как ни странно, преимущественно не из купеческого сословия. Русское купечество было очень замкнутым и консервативным сословием. К переменам оно в основной массе оказалось не готовым. Собственно, импортного слова «капиталист» в заводе почти и не было. Вдруг на поверхность всплыло довольно старое и странное слово «делец». Вот Чичиков у Гоголя сам называет себя дельцом. Собственно дельцами и оказались часть чиновников, как бывшие, так и действующие. Эти люди сумели таки наворовать значительные средства и решили воспользоваться открывшимися возможностями для приумножения капитала. Действующий чиновник не имел права заниматься коммерцией. По такому случаю чиновное ворье вынуждено было вступать в картель со всякими проходимцами, выдававшими себя за негоциантов.