Николай I. Освободитель

Савинков Андрей Николаевич

В общем, именно Воронцов натолкнул меня на мысль, о том, как правильно взаимодействовать с императором, что в итоге привело к достаточно серьезным последствиям.

— Почему бы вам, ваше высочество, не попробовать обратиться к императору посредством карандаша и бумаги, раз уж, как показала практика, вы владеете этими двумя вещами весьма искусно. Меня же вам удалось заинтересовать таким образом, возможно и его императорское величество не устоит перед силой эпистолярного жанра, — пожал плечами Семен Романович, узнав источник моих затруднений. — Однако, если вы хотите моего совета, то не следует

уподобляться разным доморощенным радетелям за народное и государственное благо и расписывать, как следует обустроить империю, чтобы тут всем сразу стало жить хорошо.

— За кого вы меня принимаете, Семен Романович? — Немного возмутился я, — это я отлично понимаю. Вот только какая тема сможет заинтересовать императора и при этом быть достаточно «узкой», дабы не выглядеть беспочвенными рассуждениями о поиске смысла жизни.

— Давайте подумаем вместе, — все же Воронцов был прекрасным педагогом и даже я даже учитывая мой «внутренний возраст» и знания человека двадцать первого века невольно начал прислушиваться к его советам и ценить его мнение. Что ни говори, а воспитатель имел опыт обращения в таких средах, до которых мне дорасти не удалось, — как вы думаете, какие главные проблемы России?

— Кроме войны с Наполеоном, мимо которой нам проскочить явно не удастся, и которая обойдется нам в десятки тысяч жизней русских людей и миллионы рублей, выброшенных на ветер?

— Кроме, — усмехнувшись тому, как я сформулировал вопрос, кивнул Воронцов. Он, будучи, как ни крути, продуктом своей эпохи, ко всему прочему являясь заядлым англофилом, считал войну с терроризирующим континент корсиканцем делом нужным и правильным. Впрочем, так считали большинство российских дворян, и, в том числе — что меня поражало особенно — проходящие по военному ведомству, которым собственно и предстояло идти в штыковую на французскую картечь.

«Интересно, какой процент служащих сейчас офицеров доживет до пятнадцатого года, пройдя через все войны следующих пятнадцати лет», — пришла в голову неожиданная мысль. — «Где-то читал, что из начавших войну в сорок первом срочников 22–23 годов рождения до победы дожило что-то около пятнадцати процентов. Вряд ли тут цифры сильно лучше, если даже генералы типа Багратиона регулярно гибли в больших сражениях».

В слух, однако, я сказал другое.

— Проблем на самом деле — завались.

— Озвучьте ваше видение, я с удовольствием выслушаю, — приглашающе улыбнулся Воронцов.

— Первое — это крепостное право, — навал я сразу же пришедшую на ум проблему, — и крестьянский вопрос в целом.

— Вы считаете крепость проблемой?

— Без сомнения, — я кивнул.

— Здесь, боюсь я, вам мало что светит, — покачал головой воспитатель. — С одной стороны, на сколько я знаю император тоже рассматривает вопрос упразднения или хотя бы на первом этапе смягчения крепостной зависимости крестьянства. С другой, видится мне что вопрос этот слишком сложен и может вызвать всеобщее недовольство как бы его не пытались решить. Сомнительно что в такое бурное время, когда государство столкнулось с сильным внешним врагом правитель будет рисковать и подрывать устои, на которых держится вся конструкция Российской империи.

— Ром, плеть и содомия, — грустно усмехнулся я в ответ.

— Что? —

Выпучил глаза граф.

— Говорят, что английский флот держится на трех китах, — пояснил я старую шутку, одновременно соображая настолько ли она старая. По всему выходило, что да. — Ром, плеть и содомия. И вроде английский флот самый сильный в мире, но хотим ли мы таких устоев?

Вопрос был, что называется с двойным, дном, а если учитывать англофильские политические симпатии Воронцова, то даже с тройным, поэтому он предпочел на него не отвечать.

— Согласен с тем, что крестьянский вопрос сложен, — только кивнул воспитатель, — однако боюсь, что как раз в этом направлении у императора достаточно советников, и мысли от вас ему будут вряд ли интересны. Может быть что-то еще?

— Да сколько угодно: национальный вопрос, проблемы отставания от наиболее развитых держав в промышленности, развитие восточных регионов и Русской Америки, заселение южных земель доставшихся нам по итогам войн последних двадцати-тридцати лет.

— Национальный вопрос?

Я вновь мысленно прикусил себя за язык. А есть он вообще сейчас этот национальный вопрос? Ну то есть фактически-то есть, но рассматривает ли его кто-нибудь как проблему?

— Да, — кивнул я, решив отыгрывать до конца, раз уж ляпнул не подумавши. — За последние сто лет Россия обильно приросла землями населенными другими народами. Часть из них славяне и разговаривают на похожих языках, часть — нет. Некоторые исповедают даже другую религию.

— И что? Разве это плохо? Вон цесарцы сколько народов объединили под одной короной и особых проблем с этим не испытывают, — не понял мысли Воронцов.

— Ну да, — усмехнулся я, — совсем не испытывают. Вы, Семен Романович сначала вспомните с чего тридцатилетняя война началась, а потом уже про отсутствие проблем говорите.

— Да, религиозные проблемы, они для Европы традиционны, однако в Российском государстве все совершенно по-другому. Вот татары, Аллаху поклоняющиеся, со времен Ивана Васильевича вдоль Волги живут и ничего — никаких проблем. Не смотря на постоянные войны с Портой, остаются верными «белому царю».

— Так-то оно так, однако приходит век всеобщего просвещения. Техника усложняется, повышаются требования к образованию рабочих даже самого низшего звена. Повышение образованности неизбежно приведет к росту самосознания, а значит и появлению новых проблем по уже озвученным мною ранее причинам. Понятное дело, пока империя сильна, пока нахождение в составе великого государства будет давать больше плюсов чем минусов, проблемы не возникнет. Однако рано или поздно обязательно наступит момент слабости, и будьте уверены все они обязательно попытаются воткнуть нам нож в спину.

— Так может всеобщее образование — не такое уж и благо. Вон у французов никак от лишней учености уже десять лет революции с переворотами происходят подряд, — приподнял правую бровь воспитатель. — Либерализм, сейчас, конечно, моден при дворе, однако же не стоит пускаться в преобразования, проблемы от которых вам видны заранее.

— Либерализм? Тьфу-тьфу-тьфу! Семен Романович, то вы такое говорите? Где я, а где либерализм! Я твердо стою на позициях разумного консерватизма, мне бездумный либерализм чужд совершенно!