Николай I. Освободитель
Шрифт:
Придумывая форму своих егерей — это вообще у местных Романовых развлечение такое, придувать разным полкам разную форму, впрочем, в отсутствии интернета или хотя бы телевизора, судить их за попытку хоть как-то развлечься я не могу — я ориентировался на три фактора. Удобство: тут все понятно, и карманы на нужных местах и пуговицы-завязки, и вставки из многослойной кожи на коленях и локтях — в общем, форма за эти два с половиной года менялась не раз и не два. Я сразу поставил офицерам задачу проверить одежду со всех сторон и более того — установил небольшие премии — буквально в несколько рублей — за внесение удачных рацпредложений. По началу дело не шло: личный состав просто не понимал, что от них хотят, но потом что-то выправилось у них в головах, и
Вторым фактором была функциональность и третьим, как ни странно — цена.
Почему «как ни странно»? Потому что, казалось бы, на четыреста человек форму можно пошить, по сути, любую, не сильно обращая внимания на ценник, однако я все это делал с прицелом потом перенести удачные новинки на всю российскую армию в целом, и уж тут любая сэкономленная копейка была бы не лишней.
В общем, на головах была классическая, придуманная мною — поскольку как оказалось пока еще не существовала ну или была как минимум не распространена — шапка-ушанка, зимние кафтаны в которых бойцы постоянно мерзли, сменились ватными курками и штанами, ранцы поменяли конструкцию — в тех, что имели перекрещивающиеся лямки сдавливающие грудную клетку бегать было совершенно невозможно — и стали больше похожи на классические вещмешки, а на ногах, опять же по зимнему времени, были обуты валенки. И для полноты картины нужно добавить, что выкрашено все это было в зелено-черный камуфляж, к которому опять же зимой полагались белые маскхалаты.
На небольшой трибуне, установленной специально ради такого события, стоял сам Александр. Ну и я рядом с ним. Я попросил императора лично вручить своим егерям знамя новосозданного батальона и брат, прекрасно осознавая необходимость красивых жестов после такого впечатляющего разгрома, без лишних возражений согласился.
Специально для сегодняшнего дня я написал музыку. Ну как я — тут мне помог известный столичный композитор Степан Аникиевич Дегтярев, известный своими патриотическими произведениями. Опять же написал — слишком сильно сказано: как мог по памяти, ориентируясь больше на текст, чем на музыку «намурлыкал» композитору то, что хотел бы получить в итоге. Проблем была еще в том, что помнил я только первый куплет с припевом, а дальше Степану Аникиевичу пришлось выдумывать, по сути, самому. Не скажу, что получилось совсем идентично знакомой мне по будущему версии, однако мелодия узнавалась буквально с первых же нот.
Так вот. Мы с Александром поднялись на трибуну, внизу грянул оркестр и на дворцовую площадь не слишком, если уж говорить честно, ровными коробками — строевую мои егеря почти не отрабатывали — вошел «Лейб-гвардии его императорского высочества Николая Павловича отдельный егерский батальон». Слов к музыке мы, конечно, не придумали, однако в голове у меня автоматически заиграло.
— «Этот марш не смолкал на перронах,
Каждый раз заслонял горизонт,
С ним отцов наших в дымных вагонах,
В поездах увозили на фронт.
Он Москву отстоял в сорок первом,
В сорок пятом шагал на Берлин,
Он солдатом дошел до победы,
По дорогам нелёгким войны.
И если в поход
Страна позовет,
За край наш родной,
Мы все пойдем в священный бой».
Там были и другие тексты, написанные еще в Империи, однако помнил я только этой вариант, который очевидно пускать «в продашн» было никак нельзя, поэтому пока музыка осталась без слов.
Мимо трибун проходили и строились егеря совершенно советского вида со штуцерами, к которым я настоял, чтобы примкнули штыки, и которые в таком виде вполне можно было издалека принять за трехлинейки. Казалось, что сейчас эти ребята прямо отсюда отправятся защищать Ленинград на внешний обвод. К сожалению, а может к счастью, такие эмоции мог прочувствовать в силу понятных обстоятельств только я, для остальных — и для придворных, всяких прочих «приближенных» кучкующихся на стороне Зимнего и для простых зевак, толпящихся но противоположной — все выглядело просто как еще один парад,
— «Это еще что», — подало голос второе мое ехидное «я», вынырнувшее из глубин сознания как реакция на повлажневшие слегка глаза. — «Вот мы к двенадцатому году «Священную войну» напишем, заменив фашистов на французов, как раз в размер ложится, вот тогда да…»
Дальнейшее действо было конечно очень пафосным, но таких же эмоций у меня в душе уже не поднимало. Император толкнул короткую речь — это я тоже посоветовал сделать для большего «единения с народом» — потом принесли знамя, егеря его приняли и утопали с площади, после чего мимо трибуны, для того чтобы закруглить действо прогнали еще и прочие гвардейские части, которым, в общем-то тоже вскоре предстояло вновь поучаствовать в войне.
Вообще, в эти месяцы, после возвращения в Питер Александр был необычно податлив и относительно легко соглашался на все мои более-менее разумные и обоснованные предложения. Император, очевидно, находился в таком себе психологическом состоянии «грогги» — стоячего нокдауна — и с трудом мог принимать адекватные решения. Я было даже подкатил к брату провентилировать вопрос начет заключения мира с Наполеоном сейчас, а не через два года и еще сотню тысяч трупов наших солдат, но тот только покачал головой. Оказалось, что почву в этом направлении русская дипломатия в лице Чарторыйского — нашел, блин, кого посылать — уже прощупывала, однако условия корсиканец вкатил настолько тяжелые, что Александр на них пойти был пока не готов. Какие именно условия, причем император говорить не захотел, хотя мне это было и не нужно — вероятнее всего речь шла о континентальной блокаде Англии, на которую, как это не печально у нас было завязана большая часть внешнего экспорта. Такой маневр сильно ударил бы по казённым доходам, позволить его себе мы просто не могли.
Что же касается егерского батальона, то с его командиром капитаном Иваном Васильевичем Авдеевым я постарался обсудить все возможные варианты развития событий заранее, заодно снабдив его целой пачкой сопроводительных документов.
— Вот тут, — я вызвал капитана к себе в Зимний, где к этому времени успел обзавестись не только собственным кабинетом, но и небольшой канцелярией, состоящей из секретаря, пары делопроизводителей и пары курьеров. — сопроводительные бумаги. Вы будете подчиняться лично князю Цицианову, никто другой больше вам приказов отдавать не сможет. Более того вот тут письмо — передашь князю лично из рук в руки — где я прошу его применять ваш батальон исключительно по профилю. Дабы не додумались местные дуболомы вас в пехотную линию поставить или еще какой кунштюк вытворить. Это ясно?
О том, что князь буквально через месяц погибнет при захвате Баку я пока, естественно, не знал.
— Так точно, ваше императорское всочество! — Я поморщился, молодой парень — ему еще и тридцати не было — мне был искренне симпатичен. Происходящий из давнего Тульского дворянского рода, он был таким себе типичным арийцем — хоть на плакат о расовой чистоте помещай: высокий рост, светлые, слегка вьющиеся волосы, голубые глаза. Думается мне, что проблем с женским полом у капитана при такой внешности точно не было. Так вот все было в нем хорошо, вот только быстрый карьерной взлет еще видимо не уложился у него в мозгах и отучить его от полного титулования у меня так и не получилось.
А взлет был очень приличный: мало того, что он из 72-ого тульского пехотного перешёл в гвардию с сохранением чина поручика — это сразу считай плюс два чина, — так еще и за два с половиной прошедших года он еще немного подрос, чтобы соответствовать уровню командования батальоном до звания капитана, то есть еще на два. Впрочем, если посмотреть чуть шире, то ничего совсем уже экстраординарного в этом не было. Тут порой тридцатилетние армиями командовали — например тот же Каменский 2-ой, — причем делали это весьма талантливо так что получить в 29 лет капитана гвардии достижение отнюдь не уникальное.