Николай II (Том I)
Шрифт:
– Дорогая, полно. Что ты?.. Видит Бог, я так тебя люблю.
В зрачках Софи загорелась на мгновение зеленоватая искра.
– А для каких-то принципов готов пожертвовать и мной, и нашим счастьем? Все вы, мужчины, вероятно, таковы.
Репенин безнадёжно мотнул головой. Но после некоторого раздумья он сказал примирительно:
– Время придёт, дорогая, и ты посмотришь иначе. Поступись я совестью, потом сама пожалела бы…
– Серёжа, ты безумец! – вырвалось у Софи с отчаянием. – Смотри, как бы ты первый не пожалел…
На кружевной капотик закапали тяжёлые слезинки. Ей захотелось встать и уйти. Но перед ней всё потемнело и закружилось. Она беспомощно упала назад в кресло. И разрыдалась…
Репенин
Вопрос о переезде Софи естественно откладывался на осень. Гусары скоро выступали в лагерь, под Ковну; следом предстояли подвижные сборы, затем – манёвры. До окончания этой программы полк на постоянную стоянку не возвращался. Можно было видеться с женой урывками и за лето: до Ковны – одна ночь, а там рукой подать. Репенин уже заранее был озабочен мыслью что-нибудь скорее нанять или купить поблизости. Даже приказал домашнему обойщику быть наготове…
Он смутно надеялся день за днём: Софи первая заговорит о том, что будет навещать его наездами. Против ожидания, Софи отмалчивалась.
Наконец, накануне отъезда, Репенин решил сам, за завтраком, спросить жену, каковы её ближайшие намерения.
Ответ был неожиданным. Софи спокойно объявила, что лето проведёт с отцом. Князь Луховской был пятое трёхлетие бессменно губернским предводителем и большую половину года проживал в своём поместье за Волгой.
Репенин уловил сперва только одно – все его проекты рушатся: из Заволжья до Вержболово двое с лишком суток!
Но показать досаду не захотелось. Он сдержанно заметил:
– На подножный корм… И на всё лето!.. Не скучновато ли?
– Ты думаешь? – с каким-то новым ударением ответила Софи, и вдруг её глаза заискрились. – Не беспокойся в деревне мы не засидимся. Раз ты так занят службой, я делать нечего, просила пап'a со мной поехать за границу. Мне всего двадцать лет… И в монастырь я не собираюсь! Папа – мужчина, но не истукан; он меня поймёт, конечно.
Репенина всего перевернуло. Поразили не так слова жены, сколько непривычная металлическая определённость, с какой они прозвучали.
Жила на его виске налилась и задрожала. Он промолчал. Ни возражать Софи, ни спорить, ни даже выслушать её до конца – не стоило…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вильгельм II охотился. Император уже несколько дней был в Роминтене, своём восточнопрусском поместье на самой границе России.
Всё последнее время в Потсдаме ему нездоровилось. Привычная стреляющая боль в ухе мучительно обострилась. Он почти не спал и заметно осунулся. Врачи настойчиво советовали отдохнуть, развлечься. Император сам сознавал, что пересиливает себя, но выпустить из рук управление государством, хотя бы на короткое время, казалось невозможным. Осложнявшаяся обстановка требовала беспрестанной бдительности. Он и решил выехать недели на две в Роминтен, куда могли быть перенесены важнейшие приёмы и доклады.
Обширную Роминтенскую пущу прорезали в разных направлениях широкие, прямые просеки. Вдоль них были разбросаны для охотников особые бревенчатые срубы, обсаженные низким ельником. Император находился на одной из этих лесных вышек. Он сидел на складном стуле, ожидая очередного загона. С ним были два егеря-оруженосца и кряжистый старик, местный лесничий.
Утро выдалось яркое, безоблачное. По лесу рябило сверкающими солнечными пятнами. Правой рукой император опустил над глазами край мягкой зелёной шляпы с глухариными трофейными перьями; левая осталась неподвижной в боковом кармане серой охотничьей куртки с мундирными выпушками.
Вдали послышался сигнальный рог.
– Endlich! [130] –
Это был один из тех лёгких малокалиберных штуцеров [131] , которые делались для него по особому заказу. Император – сухоручка от рождения – наловчился стрелять одной рукой.
Он пододвинулся вплотную к полуприкрытой зеленью бойнице и стал нетерпеливо высматривать, не идёт ли где зверь.
130
Наконец-то! (нем.).
131
Штуцер – нарезное ружьё.
Обычно на облаве, чуть начнётся гон, император, увлекаясь, забывал на время всё – дела, заботы, неудачи – и отдыхал душой. На этот раз заглушить в себе всё остальное оказалось куда трудней. С приезда в Роминтен, как нарочно, что ни день – новая неприятность. Ближайшие помощники, канцлер Бюлов [132] и другой незаменимый политический советник, барон Гольстейн, опять перессорились, и оба теперь притворяются, что подадут в отставку… Сломался зуб и раздражительно царапает язык, а единственный дантист, которому можно довериться, где-то в отпуску… Но главное – последняя статья Максимилиана Гардена: беззастенчивый негодяй снова копается в его личной жизни… [133]
132
Бюлов Бернхард (1849 – 1929) – князь, германский рейхсканцлер и прусский президент, министр иностранных дел (1900-1909).
133
В 1907 году немецкий журналист Гарден выступил в печати с обвинением в гомосексуализме Ф. Эйленбурга, генерала Мольтке и других лиц, близких к императору. Привлекался к суду, который окончился для него наложением штрафа.
Всё это и теперь, в лесу, назойливо, бессвязными обрывками кружилось в голове Он даже опустил штуцер и положил перед собой на дно покрытой мхом бойницы.
Вдруг император замер. Между соснами, далеко вправо, будто зашевелилось что-то. Ещё секунда – на опушку, озираясь, мелкой рысцой выбежал поджарый олень. К его бокам доверчиво льнули две ушастые лани.
С соседней вышки грохнули подряд два выстрела. Олень вздрогнул и, запрокинув рога на спину, бешеным галопом метнулся наискось через просеку.
– Wieder verpudelt! [134] – раздражительно уронил император резким отрывистым голосом. Ему, как заядлому шкурятнику, становилось досадно каждый раз, когда упускали даром дичь.
Неожиданно со следующей, третьей вышки пыхнул дымок и раздался выстрел. Олень, шагах в полутораста, судорожно привскочил и, как обронённый мешок, грохнулся оземь.
– Das war ein Blatschuss! [135] – не удержался от восхищения старик лесничий.
134
Опять промазал! (нем.).
135
Отменный выстрел! (нем.).