Николай II: жизнь и смерть

Радзинский Эдвард Станиславович

На следующий день был назначен отъезд. Но час держали в тайне. К вечеру во дворец приехал автомобиль — Керенский привез Михаила.

«31 июля… Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стояла чудная… После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что Миша скоро явится. Действительно, около 10 с половиной милый Миша вошел в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно».

Во время встречи с Мишей Керенский сидел в углу, демонстративно заткнув уши, показывая,

что он не слышит разговора.

А разговора-то никакого не было: «разговаривать при посторонних было неудобно…» Они молча стояли друг против друга, переминаясь с ноги на ногу, берясь за руки, трогая друг у друга пуговицы — будто пытаясь запомнить.

Они расставались навсегда.

Уходя, Миша попросил проститься с детьми. Но Керенский ему не разрешил. И постарался, чтобы это стало известно: преследовать Романовых было популярно.

Дневник, 31 июля (продолжение):

«Когда он уехал, стрелки из состава караула начали таскать наш багаж в круглую залу. Там уже сидели Бенкендорфы, фрейлины, девушки и люди. Мы ходили взад и вперед, ожидая подачи грузовиков. Секрет о нашем отъезде соблюдался до того, что и моторы и поезд были заказаны после назначенного часа отъезда. Извелись колоссально. Алексею хотелось спать, он то ложился, то вставал, несколько раз происходила фальшивая тревога, надевали пальто, выходили на балкон и снова возвращались в залы. Совсем рассвело, выпили чаю, и, наконец, в 5 с четвертью появился Керенский. И сказал, что можно ехать. Сели в наши два мотора и поехали к Александровской станции. Какая-то кавалерийская часть скакала за нами от самого парка. Красив был восход солнца, при котором мы тронулись в путь… Покинули Царское Село в 6.10 утра».

Пока их везут в двух моторах в наступающем рассвете, зададим себе два вопроса, которые, возможно, и он не раз задавал себе.

Вопрос первый: а что же иностранные родственники? Например, Джорджи Английский, а для всего мира — король Георг, союзник Николая в войне. Который так похож на Ники…

Началось все так понятно… Сразу после ареста английский посол предупредил Временное правительство, что должны быть приняты все меры для обеспечения безопасности Семьи. И Временное правительство с готовностью начало переговоры об отъезде Семьи в Англию. Соглашение было достигнуто уже через несколько дней после их ареста. 23 марта о нем объявили английскому послу. И посол Бьюкенен написал, что «правительство Его Величества и король будут счастливы принять…» и т.д. и т.п.

Да, это было уже в марте, а сейчас самый конец июля… и вместо Англии они едут в Сибирь! Почему? На это есть разные, точнее, кажущиеся разными ответы.

С одной стороны, английский премьер Ллойд-Джордж будет обвинять Временное правительство, которое так и не смогло превозмочь сопротивление Петроградского Совета. А вот другая точка зрения: «Премьер Ллойд-Джордж посоветовал королю Георгу уклониться от приезда Романовых, чтобы ценой жизни своих родственников купить популярность у левой Англии». И это тоже правильно. Ибо и Временное правительство и Англия вели переговоры и выражали всяческие желания и добрые намерения, на самом деле наперед зная, что переговоры эти никогда ни к чему не приведут. Ибо в то время уже состоялся приговор русского общества Царской Семье: была создана Чрезвычайная Комиссия, обвинявшая царя и царицу в измене родине и интересам союзников.

Как же мог Джорджи приютить тех, кого собственная

страна собиралась объявить предателями в их общей борьбе? Как же мог выпустить Керенский эту Семью, олицетворявшую «измену» и «проклятый старый режим»? Так что все эти переговоры были еще одной Игрой — в добрые намерения, в успокоение совести.

«Мы искренне надеемся, что у английского правительства нет никакого намерения дать убежище царю и его жене… Это глубоко и справедливо заденет чувства русских, которые вынуждены были устроить большую революцию, потому что их беспрестанно предавали нынешним врагам нашим» — так писала «Дейли телеграф».

После чего по просьбе Георга начались переговоры с Францией о высылке Семьи в Париж. Англия вела эти переговоры, отлично зная, что республиканская Франция никогда на это не согласится.

И еще вопрос. Почему за месяцы их заточения в Царском не было ни одного достоверного заговора, ни одной попытки их освобождения?.. Почему?! Все потому же! Тогда был пик непопулярности Семьи. И были тогда только хвастливые, пьяные разговоры очень молодых офицеров.

4 июля Е.А.Нарышкина, статс-дама императрицы (мадам Зизи — как звала ее Аликс), записала в своем дневнике: «Только что ушла княгиня Палей (жена великого князя Павла Александровича. — Авт.), сообщила по секрету, что группа молодых офицеров составила безумный проект увезти их ночью на автомобиле в один из портов, где будет ждать английский корабль. Нахожусь в несказанной тревоге…»

Почему в тревоге? Почему проект — «безумный»?

Потому что и Зизи и Палей знают: отношение к Семье таково, что не доехать им ни до какого порта — схватят и убьют по дороге. Впрочем, и никакого английского корабля не было и быть не могло.

Только газеты, вечные изобретатели сенсаций, сообщали очередную таинственную новость о готовящемся побеге царской четы — четы изменников. Часто повторялось это слово «измена» в дни их царскосельского (еще идиллического) заточения.

Из дневника Николая, 27 марта:

«После обедни прибыл Керенский и просил ограничить наши встречи (с Аликс.

— Авт.) временем еды и с детьми нам сидеть раздельно… Будто бы ему это нужно для того, чтобы держать в спокойствии знаменитый Совет рабочих и солдатских депутатов. Пришлось подчиниться во избежании какого-нибудь насилия…»

Так заработала Чрезвычайная Комиссия.

Долго она будет заседать. И вместе с ней заседал поэт Александр Блок. Он был секретарем Комиссии и приходил в Петропавловскую крепость записывать допросы.

В эти дни камеры Петропавловской крепости напоминали блестящий прием в Зимнем дворце. Кого только не было здесь — весь петербургский свет переселился в Петропавловку: премьер-министры, директора департаментов, военный министр, главы секретной службы…

По ночам поэт писал в свою записную книжку:

«Куда ты несешься Россия? И от дня и от белой ночи возбуждение как от вина…»

«Манасевич-Мануйлов — омерзительный, малорослый, бритый… Премьер-министр Штюрмер — большая тоскливая развалина, старческие сапоги на резинках… Другой премьер-министр Горемыкин — полный рамолик, о, какой дряхлый — сейчас умрет. Министр внутренних дел знаменитый Протопопов… Военный министр Сухомлинов… Директор Департамента полиции Белецкий — короткие пальцы, жирные руки… лицо маслянистое, слово-охотлив… Особенные глаза — узкие, точно в них слеза стоит — такой постоянный блеск».