Николай II: жизнь и смерть
Шрифт:
Так в первый же свой день в Ипатьевском доме мальчик слег. Он не встанет до последнего дня.
Между тем Жильяр, камердинер Гиббс, баронесса Буксгевден и Лиза Эрсберг провели ночь в вагоне на запасных путях. (Здесь, в теплушках, собрались тысячи бездомных…) Почему их пощадили? Одних, видимо, спасли немецкие фамилии — все-таки существовал Брестский мир с немцами. Других — Жильяра и Гиббса — иностранное происхождение.
Но почему пожалели Теглеву?
Она была в нежных отношениях со швейцарцем. И, видимо, тот, кто пожалел, знал об этом… Мне все кажется, что и это опять — наш «шпион»… Конечно же, он, знавший французский, должен
В теплушке, среди тысяч мешочников, в человеческом месиве живут «остатки двора».
Преданный русскому царю, швейцарец Жильяр все пытается получить разрешение вернуться к Семье. Но ему повторяют: «В ваших услугах более не нуждаются». Жильяр идет за помощью к английскому консулу. Но консул объясняет, что во имя блага самих же арестованных лучше… ничего не предпринимать. Это излюбленное объяснение иностранцев, когда они боятся вмешиваться в русские дела.
Однажды ночью к их теплушке прицепляют паровоз и вагон с «остатками двора» оттаскивают из Екатеринбурга в Тюмень. Так пошутила с ними Екатеринбургская ЧК.
Из дневника: «12 мая… Дети разбирали некоторые свои вещи после невообразимо продолжительного осмотра в комендантской…»
Итак, приехала Семья. Приехали «лекарства».
Драгоценности лежали в шкатулках. И еще они были на руках, в ушах, на шеях романовских женщин. Драгоценности, «созданные трудом, потом, кровью…». Теперь их оставалось только отнять. Вернуть в руки народа. С этого момента события стали убыстряться.
«13 мая. Спали отлично, кроме Алексея, боли у него продолжались… Как все последние дни, В.Деревенко приходил осматривать Алексея. Сегодня его сопровождал „черный господин“, в котором мы признали врача…»
«Господин», который появился в тот день в комнатах Семьи и в котором «признали врача», был чекист Яков Юровский.
Этот лозунг висел в Соловецком лагере.
Впоследствии, пытаясь объяснить то нечеловеческое, что произошло в полуподвале Ипатьевского дома, одни станут называть Юровского и товарищей убийцами, садистами. Другие увидят в расстреле Семьи кровавую месть евреев православному царю (месть Голощекина, Юровского; к евреям припишут и Чуцкаева, и Сафарова, и прочих чисто русских). Действительно, так было легче объяснить происшедшее. За зверские погромы, за ежедневное унижение — месть!
Если бы это было так, то (как это ни ужасно писать)… в этом было бы хоть что-то понятное разуму.
Но все было совсем иначе…
«Семья наша страдала меньше от постоянного голода, чем от религиозного фанатизма отца… В праздники и в будни дети обязаны были молиться, и неудивительно, что мой первый активный протест был против религиозных, националистических традиций. Я возненавидел Бога и молитвы, как ненавидел нищету и своих хозяев» — так, умирая в Кремлевской больнице, Юровский напишет в своем последнем письме перед смертью. Да, он возненавидел религию своих отцов и Бога.
Юровский и Голощекин с юности отринули свое еврейство. И служили они совсем другому народу. Народ этот тоже жил по всему миру. И именовался — всемирный пролетариат. Народ Юровского, Никулина, Голощекина, Белобородова, латыша Берзина… «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем» — так гордо писал поэт Владимир Маяковский.
И партия, в которой
Но произойти это могло только через жестокую борьбу. Вот почему повивальной бабкой истории именовали они кровь и насилие.
Когда-то революционеры Нечаев и Ткачев рассуждали, сколько людей из старого общества придется уничтожить, чтобы создать счастливое будущее. И пришли к выводу: нужно подумать о том, сколько следует «оставить».
«Метод выбраковки… из материала капиталистической эпохи» (Бухарин).
И они взялись за эту работу — выбраковывали. Из человеческого материала…
«Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовней о священной ценности человеческой жизни» (Троцкий).
И они покончили. Непреклонная классовая ненависть владела их душами.
«Все время за окном проходит часовой.
Не просто человек, другого стерегущий, Нет — кровный враг, латыш угрюмый и тупой, Холодной злобой к узнику дышащий.
За что? За что? Мысль рвется из души…» — спрашивал в заточении сын великого князя Павла, 17-летний поэт Палей.
«Не ищите на следствии материала или доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против Советской власти. Первый вопрос: к какому классу он принадлежит (курсив мой. — Авт.). Этот вопрос и должен определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», — писал член коллегии ВЧК М. Лацис в журнале «Красный террор».
Убийство Романовых — символа свергнутых классов — должно было стать негласным объявлением Красного террора. Всемирной войны классов.
«Надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых, чтобы отучить их преемников от преступлений» (Ленин).
Вот почему, ступив на екатеринбургский вокзал, царь и Семья были обречены.
Яков Юровский в 1918-м… Скуластое лицо на короткой шее. Важная, неторопливая речь. В черной кожаной куртке, с черной бородкой, с черными волосами — он действительно был «черный господин». Он, видимо, уже знал от «шпиона», что Николай ведет дневник по старому стилю. Вот почему он пришел в дом 13-го числа «по старому стилю». Он знал, что мистик-царь отмечает приметы. И он явился к ним, «черный человек», в это чертово число, как грозное предзнаменование, как грядущая месть… Он вошел к ним в обличье врача. Ему — фельдшеру хирургического отделения — легко было сыграть эту роль. Даже доктор Деревенко поверил, расскажет потом, как профессионально осматривал «черный господин» ногу наследника. На самом деле это была все та же революционная символика. Револьверами лечили они этот мир, осуществляя великую миссию, которую завещал им во имя будущего Учитель Маркс: «Ускорить агонию отживающих классов…» Во имя этого светлого будущего и должна была погибнуть Царская Семья.
Романовых начинают готовить к концу.
14 мая. Из дневника Николая: «Часовой под нашим окном выстрелил в наш дом, потому что ему показалось, будто кто-то шевелится у окна после 10 вечера — по-моему, просто баловался с винтовкой, как всегда часовые делают».
Я листаю в архиве большую черную тетрадь. Это — дневник караула:
«5 июня на посту номер 9 часовой Добрынин нечаянно выстрелил, ставя затвор на предохранитель. Пуля прошла в потолок и застряла, не причинив вреда».
«8 июня. От неосторожного обращения постового произошел взрыв бомбы. Жертв и повреждений нет».