Николай II

Труайя Анри

С одной стороны, всегда „да воскреснет Бог“ поет душа радостно, а с другой стороны, великие скорби Господни вспоминает. Господь здесь страдал. О, как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь, и как за нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть… Что реку [187] о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!

Так я чувствовал, что Гроб – гроб любви, и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать, и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми, потому что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют себя отрадно.

187

Т. е. говорю. (Прим. пер.)

… О, какое впечатление производит Голгофа! Тут же в храме Воскресения, где Царица Небесная стояла, на том месте сделана круглая чаша, и с этого места Матерь Божия смотрела на высоту Голгофы и плакала, когда Господа распинали на кресте. Как взглянешь на то место, где Матерь Божия стояла, поневоле слезы потекут и видишь перед собой, как все это было.

… Боже, не будем более грешить, спаси нас Своим страданием!» [188] И ранее: «А всякий грех все равно что пушечный выстрел – все узнают…» [189] Читая и перечитывая

письма чудотворца, его поклонницы сокрушались все горше, что волею судьбы они в разлуке с ним. Они видели в этих бессвязных проповедях ответ тем, кто честил его шарлатаном и развратником. Так отлучка Распутина послужила творению легенды о нем.

188

Цит. по: Платонов О. Жизнь за Царя. (Правда о Григории Распутине.). – СПб, 1996, с. 256. Стиль и пунктуация даны по данному источнику.

189

Там же, с. 250.

Кстати сказать, опала его продлилась недолго. Анна Вырубова без труда добилась для изгнанника прощения. Едва вернувшись в столицу, он возобновил свое воздействие на царицу. Тем временем его противники не дремали: из уст в уста передавались сальные анекдоты о том, как Вырубова и императрица делят ложе с Распутиным. Уверяли, что, прежде чем идти навстречу любовным томлениям царицы, отвратительный moujik шел к царю, чтобы тот мыл ему ноги; что этот грубый мужлан успел изнасильничать всех четырех Великих княжон… Все это было, понятное дело, чушью несусветною, но кампания по шельмованию «старца» забавляла общественное мнение и мало-помалу, с каждым днем все более очерняла императорскую семью. Как и все приближенные к царствующей чете, вдовствующая императрица знала, что решением щекотливой проблемы было бы изгнание Распутина раз и навсегда; но она понимала и то, что ни сын, ни сноха на это не пойдут. Пригласив к себе Коковцева, она поведала ему о своей растерянности и сказала обо всем, что наболело: «„Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя. Она искренне верит в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье“. Ее слова оказались пророческими», [190] – писал Коковцев.

190

Коковцев В.Н. Из моего прошлого. 1911–1919. С. 94.

Газеты вовсю публиковали статьи о Распутине и его высокопоставленных покровителях. Больше всего шуму наделала оскорбительная для «старца» и его приверженцев брошюра, написанная неким церковным деятелем, «специалистом по делам сектантства» Михаилом Новоселовым; ее содержание перепечатывает газета московских промышленников и негоциантов «Голос Москвы», которой заправляет А.И. Гучков. И брошюра, и номер газеты тут же изымаются властями, которые этим только раздули интерес к публикации: ее перепечатывают нелегально – естественно, за хорошие деньги. По инициативе Гучкова в Думу был внесен запрос, в тексте которого повторялась статья, вызвавшая изъятие «Голоса Москвы»; 9 марта, когда в Думе обсуждался вопрос о смете для Священного Синода, Гучков воспользовался этим и произнес обличительную речь. «Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия… В центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков, странная фигура в освещении XX столетия… Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?» Далее Гучков говорил про «антрепренеров» [191] старца, «суфлирующих ему то, что он шепчет дальше». [192] В кулуарах Думы показывали фотографии старца в окружении почитательниц, среди коих иные даже якобы узнавали старших дочерей государя, чего уж точно не могло быть в действительности; и тем не менее отныне имя царицы в разговорах оказалось напрочь приклеенным к имени Распутина; ее насмешливо называли «хлыстовка»; ну и громче всего голоса осуждения раздавались в салоне мадам Богданович.

191

Выражаясь языком нашего времени: «продюсеров». (Прим. пер.)

192

Цит. по: Ольденбург С.С. Цит. соч., т. 2, с. 86.

«18 февраля. С печальным, подавленным чувством сажусь писать. Более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин, который громогласно заявляет, что не царица в нем нуждается, а больше он, Николай. Это ли не ужас! И тут же показывает письмо к нему, Распутину, царицы, в котором она пишет, что только тогда успокаивается, когда приклонится к его плечу. Это ли не позор! Эти подробности сегодня рассказал Шелькинг, который провел целый вечер с Распутиным у m-me Головиной, дочери m-me Карпович, где было много разных лиц, кроме Шелькинга, и где женщины все с подобострастием глядели на Гришку. Когда вошел Шелькинг, Гришка пошел ему навстречу, сказав, что больше любит мужчин, чем женщин. Произвел он на Шелькинга такое впечатление, что он искуснейший комедиант. Жаловался, что пресса на него нападает, что он готов уехать, но нужен здесь „своим“. Под словом „свои“ он подразумевает царскую семью.

В данное время всякое уважение к царю пропало. А тут царица заверяет, что только молитвами Распутина здоровы и живы царь и наследник, а сам Распутин решается громогласно говорить, что он нужен больше Николаю (т. е. царю), чем царице. Эта фраза может свести с ума. Какое нахальство! Очень возмущался рассказами Шелькинга кн. Оболенский, брат фрейлины царицы, который все повторял: „И это в XX веке!“ Когда Шелькинг назвал бар. Икскуль, которой Распутин сказал, что она „бегун“, Оболенский назвал ее не Икскуль, а Вельяминова, так как она с ним давно в дружбе. Грустно и печально и позорно все, что теперь творится».

И далее, 22 февраля. Весь Петербург так взбудоражен тем, что творил в Царском Селе этот Распутин. Думский запрос о Распутине является как бы успокоением: из него видно, что изыскивают все средства обезвредить этого мерзавца. У царицы – увы! – этот человек может все. Такие рассказывают ужасы про царицу и Распутина, что совестно писать. Эта женщина не любит ни царя, ни Россию, ни семью и всех губит.

Со своей стороны, фанатик Гелиодор высказал пророческим тоном: «Если Гришка немедленно не будет удален и выдворен, императорский трон опрокинется, и Россия погибнет!» Не многие из царского окружения решительно заняли позицию силы. После очередной попытки открыть глаза царице, которая упорно не желала понять, до какой степени кавалерские замашки «святого черта» компрометируют юных Великих княжон, мадемуазель Тютчева оказалась отстраненной от своих обязанностей, о чем, понятно, горько сожалела. Епископ Феофан – тот самый, который представил Распутина двору и затем стал исповедником императорской четы, с ужасом осознал, что это на нем лежит ответственность за беспрецедентный в истории России скандал. Терзаясь угрызениями совести, он явился к Николаю и признался, сколь заблуждался насчет истинной сущности «старца», который в действительности не кто иной, как опасный авантюрист. И снова царь остался неколебим. При всей слабости своего характера он не мог терпеть, чтобы кто-то пытался диктовать ему, как себя вести. Чтобы поставить на место о. Феофана, который слишком много стал на себя брать, он взял вместо него другого

исповедника – о. Александра Васильева, приверженца Распутина. В свою очередь, министр двора и интимный друг императорской семьи Фредерикс и тот дерзнул предупредить Их Величества о той опасности, которой они себя подвергают, игнорируя общественное мнение. Барону В.Б. Фредериксу государь ответил так: «Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто-либо другой, и потребуют, чтобы и он уехал», а на возмущение дворцового коменданта В.Н. Воейкова сказал без обиняков: «Мы можем принимать кого хотим». [193] Новый председатель Государственного совета Коковцев также считал своим долгом просветить монарха насчет неблагоприятного впечатления, которое осталось у него от встречи с чернокнижником: «По-моему, Распутин – типичный сибирский варнак, бродяга, умный и выдрессировавший себя на известный лад простеца и юродивого и играющий свою роль по заученному рецепту. По внешности ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине. По замашкам это человек, способный на все. В свое кривляние он, конечно, не верит, но выработал себе твердо заученные приемы, которыми обманывает как тех, кто искренне верит всему его чудачеству, так и тех, кто надувает его самого… имея на самом деле в виду только достигнуть через него тех выгод, которые не даются иным путем». [194] Все это Коковцев и поведал государю, который слушал его с отстраненным видом, устремив взор куда-то вдаль. Николай явно был раздражен тем, что его министр с такой настойчивостью чернит перед ним человека, в которого он cам и его благоверная раз и навсегда вложили все свое доверие. Запершись в своей гордыне, государь решил, что не стоит обращать внимания на этих злопыхателей: по его мнению, Распутин – всего лишь предлог, изобретенный противниками монархии для очернения самодержца. Они привлекли на свою сторону нескольких представителей высокой администрации, которые сочли, что своими великими заблуждениями cоcлужат службу престолу, хотя в действительности играют на руку врагу. Что же до императрицы, то чем больше обрушивалось нападок на старца, тем дороже ей он становился. Нечувствительная к психологическим нюансам, она делила мир на два клана: поклонники кудесника, которые были для нее точно лучи света, и его хулители, которые все скопом выходцы из геенны огненной.

193

Цит. по: Боханов А. Император Николай II… С. 300.

194

Коковцев В.Н. Цит. соч., с. 97.

Вскоре, утомленные атмосферой интриг и ложных слухов, царь с царицею решили удалиться из столицы в Крым. И вот 15 марта настал день отъезда, а 18-го венценосная семья уже обосновалась в Ливадии. Три дня спустя местная газета «Русская Ривьера» опубликовала сообщение о том, что «вчера Григорий Распутин прибыл на автомобиле в два часа пополудни и остановился в гостинице „Россия“». Эта информация, вызвавшая любопытство толп, донельзя раздражила царя, который пугался еще большего ожесточения злых языков. Но царица сияла: ее бородатый, стучащий сапожищами ангел-хранитель снова был рядом с нею. А если так, то ей не грозит никакая беда!

Глава одиннадцатая

Тучи сгущаются…

Несмотря на все вспыхивавшие в высшем обществе скандалы, вызываемые то убийством Столыпина, то растущим влиянием Распутина, то дерзостными запросами в Думу, государственная машина продолжала работать как часы. Дискредитируемая в салонах и гостиных императорская семья по традиции продолжала пользоваться доверием в народных массах: не читающим газет мужикам невдомек были волнения в интеллектуальных кругах, а рабочие после столыпинских репрессий разом присмирели. Это относительное умирение трудящегося люда имело следствием значительный рост экономической деятельности. Богатства России были таковы, что даже при отсутствии твердого лидера ее национальный доход увеличивался и уровень жизни повышался. Правление Николая II не то что не знаменовало собою упадок, но, напротив, постоянный рост: ко времени его восшествия на престол в России насчитывалось 125 миллионов жителей, двадцать лет спустя уже 175 миллионов; что означало прирост населения на два с половиной миллиона в год. С 1897 по 1913 год рост поступлений в казну составил два миллиарда рублей – и это без увеличения налогов, которые оставались самыми низкими в Европе на душу населения. За тот же период сбережения в сберегательных кассах возросли с 360 млн. до 2 млрд. 200 млн. рублей. С 1909 по 1913 год производство железной руды возросло со 175 до 283 миллионов пудов, стали – со 163 до 300 млн. пудов, угля – с 16 до 22 млн.; производство хлопка и сахара возросло более чем вдвое, а нефти – на 65 процентов. Число фабрично-заводских рабочих возросло до 3 миллионов. Их профсоюзные права обрели силу закона в 1906 году. В 1912 году по их инициативе была создана первая система социального страхования. Со всех сторон в страну текли капиталы, пересекая границы. Иностранные инвестиции вскоре превысили 2 миллиарда рублей. Объем внешней торговли за десять лет возрос вдвое. И агрикультура отнюдь не плелась в хвосте этого триумфального шествия: в 1913 году производство в России основных видов злаков на треть превышало суммарное производство Аргентины, Канады и США. Россия обладала более чем половиной мирового поголовья лошадей. Она поставляла до 50 процентов яиц, экспортируемых для мирового рынка. Казалось, что на этой щедрой земле любое предприятие обречено на процветание. Переселение крестьян в Сибирь – примерно по 300 тысяч в год – давало возможность вздохнуть свободнее тем, кто оставался на месте. Приобретение земельных наделов в полную собственность, ставшее возможным благодаря новому аграрному закону, способствовало обуржуазиванию деревни. Параллельно с этим ростом материального благосостояния преодоление неграмотности населения побило все рекорды: в начале 1913 года суммарный бюджет Министерства народного просвещения достиг полумиллиарда рублей – цифра по тем временам колоссальная. Начальное образование было бесплатным, а с 1908 года решением правительства сделалось обязательным. Начиная с этой даты, число школ стало возрастать на 10 тысяч в год. Если в 1900 году число неграмотных среди рекрутов составляло 51 %, то в 1914-м – всего лишь 27 %. «России нужно тридцать лет покоя и мира, чтобы стать самой богатой и процветающей в мире страной», – заявил в 1912 году Главноуправляющий земледелием и землеустройством (как назывался в ту пору министр сельского хозяйства) А.В. Кривошеин. Ему вторил в 1914 году французский экономист Эдмонд Тери: «Если дела у великих европейских наций в 1912–1918 гг. будут идти так, как они шли в 1900–1912 гг., то к середине века Россия будет доминировать в Европе как с политической точки зрения, так и с точки зрения экономико-финансовой».

Дружно высмеивая правительство, имущие классы тем не менее пользовались плодами этой эволюции навстречу процветанию: производили, покупали, играли на бирже и развлекались от души. Людьми владело непонятное чувство, что в этой взбалмошной атмосфере им предоставлялся уникальный шанс. Критиковали – и в то же время обогащались, злопыхательствовали – и при этом процветали. Театры заполнялись под завязку. За билеты на спектакли, в которых пели Шаляпин или Собинов, танцевали Анна Павлова, Тамара Карсавина или Матильда Кшесинская, барышникам (таким деликатным словом величали тогда спекулянтов-перекупщиков театральных билетов) платили золотом. В Москве был на гребне успеха Художественный театр Станиславского – публика ломилась на спектакль А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович» – трагедию о благородном, но слабом властителе, в котором публика узнавала своего царствующего монарха. Не меньшим успехом пользовалась пьеса «На дне» Горького о жизни низов общества, сражающая своей силой «Власть тьмы» Льва Толстого и куда более утонченная драматургия Чехова. После кончины автора «Чайки» в 1904 году резко возрастает его реноме, влияние на умы людей. Шесть лет спустя, в 1910 году, оставив дом и семью, на богом забытой станции Астапово окончил земной путь Лев Толстой. Его уход потряс всю Россию.