Николай II
Шрифт:
Впрочем, самому Распутину гибель русских мужиков тоже не мешала есть и пить всласть. Как-то раз на развеселой вечеринке в шикарном зале модного московского ресторана «Яр» случился скандал. Ужиная в компании двух журналистов и трех хорошеньких дамочек, он, по своему обыкновению, рассказывал им во всех подробностях о своих амурных похождениях в Петрограде: называя в лицах покоренных им женщин, он смаковал секреты их анатомических прелестей, высказывал предпочтения в манерах ласок и утверждал, что жилет, который он носит под кафтаном, расшит самой императрицей; говоря об этой последней, он называл ее старухой и завершил свои откровения словами: «Я делаю с нею, что хочу». От такого беспардонства одна из дамочек поспешно ретировалась. Свидетелями сцены были официанты, певицы-цыганки, балалаечники. Об этом скандале доложили префекту полиции, который довел его до сведения товарища министра внутренних дел В.Ф. Джунковского. Последний представил государю доклад с точным описанием происшествия; допросы свидетелей подтвердили точность фактов и слов, прозвучавших из уст Распутина. Происшествие крайне раздосадовало Николая, но его благоверной вместе с Анной Вырубовой быстро удалось убедить государя, что это нечистый попутал их святого друга. Благодарение Богу, который посылает на землю своих истинных вестников! Анна Вырубова убедилась в этом еще больше, когда по молитвам «старца» она мало-помалу оправилась от шока и травм, полученных в результате железнодорожной катастрофы, случившейся 2 января 1915 года. [220] «Жить она будет, но останется калекой», – сказал Распутин,
220
Подробности катастрофы см.: Фрейлина Ее Величества… С. 152–156.
Страдания, через которые пришлось пройти Анне, еще более сблизили ее с императрицей. С самого начала войны обе они решили посвятить себя делу облегчения участи раненых. Забыв свои недомогания, государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около 85 лазаретов в Царском Селе, Павловске, Петергофе и других местах. Обслуживали эти лазареты около 20 санитарных поездов, названных именами императрицы и ее детей. Государыня лично решила пройти курс военных сестер милосердия вместе с Анной Вырубовой и двумя старшими дочерьми. Красивые, искренние, добросердечные, Ольга и Татьяна в одночасье оказались в юдоли боли и страданий. Находясь рядом с матерью, они своими заботами ассистировали при операциях. «Стоя за хирургом, государыня, как обычная операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасныя картины военнаго госпиталя во время войны. Объясняю себе тем, что она была врожденной сестрой милосердия». [221]
221
Там же, с. 148.
Помимо этого, императрица создала в Петрограде и других городах склады белья и обмундирования для армии. Чуткая к тяготам солдат, она хотела бы взять себе все невзгоды страны, которая стала для нее родной. Когда Николай II отсутствовал в Петрограде, она сообщала ему в письмах о своей работе сестрой милосердия: «В первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны». 17 ноября 1914 года: «Вчера присутствовала при перевязке… ужасный вид, он (раненый) прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя». 20 ноября: «Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогала подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча)… Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами, они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями… я все промыла, почистила, помазала йодином, покрыла вазелином, подвязала, – все это вышло вполне удачно». [222]
222
Цит. по: Боханов А. Император Николай II. С. 354, 355.
Если кто-то из раненых, к кому она особенно привязывалась, умирал, она скорбела о нем, как о родном сыне. И впрямь, она чувствовала себя матерью не только Алексея и четырех девочек, но и всей истекающей кровью России. Пациенты, чьи сердца смягчались при виде такой преданности государыни благому делу, называли ее Матушкой и просили посидеть у своего изголовья в самые тягостные для них часы.
Николай тоже всем сердцем переживал драму, обрушившуюся на страну. Ему было тяжело находиться в безопасности в Царском Селе, в то время как другие жертвовали своими жизнями на фронте. Но, размышлял он, в эти грозные дни здоровая моральная атмосфера в тылу важна не менее, чем на передовой. Его любимым собеседником был в ту пору Главноуправляющий делами земледелия Александр Кривошеин – человек энергичный и открытый, в прошлом правая рука Столыпина. Иные прочили его в преемники престарелого Горемыкина на посту председателя Совета министров. Но царь равным образом прислушивался и к патриотическим стенаниям председателя Государственной думы Михаила Родзянки. Видя, какие эмоции захлестнули общество перед лицом русских неудач в Галиции, он даже санкционировал создание Комитета обороны с участием представителей Государственной думы, Государственного совета, представителей коммерции и промышленников. Иначе говоря, речь шла о создании объединения активных элементов нации, имеющего целью налаживание снабжения армии и борьбу с экономическими трудностями, вызванными войною. Немного времени спустя Николай решился удалить из правительства наиболее реакционные и непопулярные элементы. Так, военный министр Сухомлинов, на которого была возложена ответственность за военные поражения России, был заменен генералом Поливановым, пользовавшимся любовью в парламентских кругах; на место обер-прокурора Владимира Саблера, одного из покровителей Распутина, был назначен Самарин, которого особенно ценили в Москве; пост министра внутренних дел вместо Маклакова занял князь Щербатов, ратовавший за сотрудничество с народом. Итак, когда в июле 1915 года Дума собралась снова, она предстала перед правительством в частично обновленном составе – но по-прежнему под председательством Горемыкина.
Начиная с первых заседаний, большинство в Думе сформировалось из оппозиции, центра и нескольких правых групп, образовав так называемый «прогрессивный блок». В его программе, опубликованной 26 августа, не содержалось ничего такого, что грозило бы режиму потрясением основ. Чтобы обеспечить военную победу России, необходимо было единение между властью и обществом – «власть должна быть приведена в соответствие с требованиями общества»; требовалась широкая политическая амнистия и возвращение всех административно высланных; польская автономия, «вступление на путь отмены ограничений в правах евреев», равноправие крестьян с другими сословиями (закон уже был проведен еще в 1906 г., но Думой до сих пор не был рассмотрен)… Удивительный факт, но Государственный совет последовал примеру Думы. В верхней палате развернулось мощное движение за одобрение программы прогрессивного блока. Результатом явился кабинетский кризис – одни министры, в частности Кривошеин и Сазонов, держались мнения, что следует благожелательно ответить чаяниям умеренных кругов обоих собраний; другие, как все тот же Горемыкин, пугались такого размаха требований левого крыла. Николай, как обычно, колебался с принятием решения. С одной стороны, он заявил своему военному министру Поливанову, обеспокоенному волнениями в Думе: «Не обращайте внимания, они ничего не понимают»; с другой – одобрил деятельность новой организации, созданной более или менее легально земствами и городами – «Земгор», призванной содействовать работе Красного Креста и военному снабжению. [223] Равным образом он с благосклонностью принимает в Зимнем дворце членов Комитета по обороне и разговаривает с ними самым демократическим тоном.
223
Память о «Земгоре» до сих пор сохраняется у русских эмигрантов: так, его имя носит один из домов престарелых под Парижем. (Прим. пер.)
Когда он находился в Петрограде, его неудержимо тянуло на фронт. Время от времени он наведывался туда для кратких инспекций. Bо время этих поездок он совершал вылазки в разные места по дорогам, охраняемым часовыми-казаками, и плавал на гребной шлюпке с офицерами. Даже у себя в царском поезде он оборудовал в одном из вагонов с занавешенными окнами гимнастический зал. Как он писал своей благоверной, подвесная трапеция в этом гимнастическом зале на колесах оказалась очень практичной и полезной – «перед едой очень удобно забираться на нее и раскачиваться: улучшает кровообращение и взбадривает весь организм». Но представьте-ка себе такую картину: мчится императорский поезд, его провожают почтительными взглядами крестьяне, выстроившиеся вдоль пути… А в это время
Возвращаясь из этих кратких поездок обратно в Cтавку, государь каждый раз заранее испытывал чувство фрустрации. В нем вызрела благородная идея: самому взять в руки эффективное управление войной.
«Вы не поверите, как тягостно мне пребывание в тылу, – признался он воспитателю наследника Жильяру. – Мне кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию, размягчает характер. Самые пессимистические слухи, самые неправдоподобные известия встречают доверие и облетают все слои общества. Здесь заняты лишь интригами и мелкими интересами; там же дерутся и умирают за Родину… Всякий человек, способный носить оружие, обязан быть в армии. Что касается меня, я не могу дождаться минуты, когда присоединюсь к моим войскам». [224]
224
Жильяр П. Цит. соч., с. 96.
К этому решению его склоняли царица и Распутин. Уже давно Александре Федоровне не давало покоя постоянно возрастающее влияние при дворе Вел. кн. Николая Николаевича. Она с трудом сносила то, что он взял в жены ее давнюю подругу-черногорку – Великую княгиню Анастасию, которая ради него развелась с герцогом Лейхтенбергским. Возведенный в статус Верховного Главнокомандующего по воле императора, он был напыщен сознанием собственной значимости. Хуже того – он ненавидит Распутина. Когда последний вознамерился пожаловать в Cтавку, ему дали понять: пусть только явится, его сейчас же повесят! В глазах Александры Федоровны такие заявления были не только непростительны, но и попросту нечестивы! По согласию со «старцем», она поклялась убрать с дороги Николая Николаевича, в котором видела соперника царя в глазах общественного мнения. Даже будучи в разлуке с супругом, когда тот уезжал в Cтавку, она стремилась наставить его на путь истинный в письмах, которые писала ему (по-английски) каждый день. Чем дальше, тем больше желала она, чтобы ее благоверный сбил спесь с Вел. кн. Николая Николаевича и сам взялся за управление военными операциями. «Если б ты только мог быть строгим, мой родной, – писала она царю 10 июня 1915 г., [225] – это так необходимо, они должны слышать твой голос и видеть недовольствие в твоих глазах. Они слишком привыкли к твоей мягкой, снисходительной доброте… Они должны казниться, дрожать перед тобой. Помнишь, мосье Ф[илипп] и Гр[игорий] говорили то же самое… Поэтому наш Друг боится твоего пребывания в Ставке, так как там тебе навязывают объяснения, и ты невольно уступаешь… На Н. (здесь и далее – Николае Николаевиче. – С.Л.) лежит только забота об армии и победе – ты же несешь внутреннюю ответственность и за будущее, и, если он наделает ошибок, тебе придется все исправлять (после войны он будет никто). Нет, слушайся нашего Друга; верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои… Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!» 14 июня 1915 г.: «Посылаю тебе Его (Распутина) палку (рыба, держащая птицу), которую ему прислали с Нового Афона, чтобы передать тебе. Он употреблял ее, а теперь посылает тебе как благословение… Будь более самодержавным, мой друг, покажи свою волю!» И далее: «Выставка-базар началась сегодня в Большом (Царскосельском) дворце на террасе… Наши работы (сделанные руками царицы и детей) все уже распроданы – правда, мы сделали их немного, но мы еще будем работать и пошлем туда. Продали более 2100 входных билетов по 10 коп. Раненые солдаты не платят, так как они должны видеть работы, которые сами делают. Я послала несколько наших ваз и две чашки, потому что они всегда привлекают публику».
225
Тексты писем даются по изданию: Переписка Николая и Александры Романовых. Т. 3–5. – М.—Л., 1923, 1926, 1927.
А чуть раньше она написала царю вот что:
12 июня 1915: «Как бы я хотела, чтобы Н. был другим человеком и не противился Божьему человеку». В другом письме того же числа: «Я боюсь назначений Н. – он далеко не умен, упрям, и им руководят другие… Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?»
Вот так, день за днем императрица вливала своему супругу дозу мистицизма и недоверия. И мало-помалу Николай поддавался воздействию этого яда. Уступив против воли верховное главнокомандование своему дядюшке, он принял решение пойти на попятную, выдвинув предлогом недавние поражения русских войск. И то сказать, при всем том, что Николай Николаевич был несравненным кавалером, опытным стратегом в салонах и гостиных и мастером выступать с речами перед войсками, но не обладал тем моральным равновесием и постоянным хладнокровием, которым полагалось бы характеризовать полководцев. Подверженный припадкам ярости и кризисам нервных депрессий, он так ни разу и не приблизился к фронту, боясь шальной пули. Несмотря на все перечисленные недостатки, он оставался очень популярным в войсках – его называли человечным, энергичным и подчеркнуто русским, с его колоссальным ростом и лицом, словно высеченным из камня. Рядом с ним его венценосный племянник казался еще меньше, еще более хрупким и женственным. Не вызовет ли царь, отстраняя Николая Николаевича, недовольство в армии, а то и во всем народе? Ряд министров, предупрежденных о намерениях монарха, умоляли его отказаться от этого проекта. Восемь из них направили к нему послание, в котором, в частности, говорилось: «Государь, еще раз осмеливаемся Вам высказать, что принятие Вами такого решения грозит, по нашему крайнему разумению, России, Вам и Вашей династии тяжелыми последствиями». Ведь было же ясно как Божий день, что принятие государем на себя обязанностей главнокомандующего неизбежно делало его лично ответственным за провалы и поражения на фронте. Какое там! Рубикон перейден. Разве у венценосца за спиной не стоят царица и Распутин, обладающие врожденным чутьем? Рескриптом от 23 августа 1915 года царь освободил Николая Николаевича от функций Верховного главнокомандующего и объявил о том, что отныне этот важнейший пост занимает он сам. «Сего числа я принял на себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верою в милость Божию и с неколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш священный долг защиты родины до конца и не посрамим земли Русской». Ну, а Николай Николаевич в утешение получил назначение командующим Кавказской армией. Окружением царя овладело беспокойство. «Я в отчаянии от решения, принятого государем, – сказал Морису Палеологу министр иностранных дел Сазонов. – … Не страшно ли думать, что отныне государь будет лично ответствен за все несчастья, которые нам угрожают? А если неумелость кого-нибудь из наших генералов повлечет за собою поражение, это будет поражение не только военное, но вместе с тем поражение политическое и династическое». Со своей стороны председатель Думы Родзянко заявил Николаю, что, отдавая свою священную персону на суд публики, государь сам поведет Россию к гибели.
Переход полномочий от Великого князя к императору происходил в самой что ни на есть куртуазной манере. Вот как пишет об этом государь своей благоверной: «Н. вошел с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на два дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах, и это было все. В следующие дни за завтраком и обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы его редко видели в течение многих месяцев… Но выражение лица его адъютантов было мрачное – это было даже забавно». (25 августа 1915 г.) Царица одобрила этот шаг: «Слава Богу, что все сделано и что заседания прошли благополучно! Христос с тобой, мой ангел, да благословит Он твои начинанья и увенчает их успехом и победой внешней и внутренней!» А накануне, 23 августа, она писала следующее: «Надеюсь, что старый Фред[ерикс] не впал в детство и не будет просить фельдмаршальства (для Николая Николаевича), которое если вообще будет дано, то только после войны».