Николай II
Шрифт:
Нетрудно было предсказать, как воспримут в Лондоне такое письмо — демарша в Париже не последовало. Значит, и Франция отпадает — во всяком случае, Англия в этом направлении ничего не предпринимает.
Тогдашний премьер-министр Ллойд Джордж, который некоторое время спустя в палате общин потребовал бросить на произвол судьбы сражавшуюся против Ленина белую армию, когда она уже стояла у ворот Москвы [135] («Вы что, хотите снова иметь сильную Россию?»), — этот самый Ллойд Джордж энергично настаивает на том, чтобы не допускать царскую семью на британскую землю.
135
Английская помощь белым прекратилась, когда они были отброшены к Черному морю, а не когда Деникин
Под давлением своего премьера и других подобных политиков и дипломатов король Георг, любимый кузен Николая («Джорджи»), вынужден продиктовать своему секретарю письмо британскому министру иностранных дел: «Его Королевское Величество может лишь довести до Вашего сведения свое сомнение в целесообразности, с учетом трудностей переезда, предоставления здесь возможности проживания русской императорской фамилии…».
Если английский король боялся утратить свою популярность из-за критики слева, то Ллойд Джордж руководствовался враждебными чувствами. «Российская империя — это неспособный к плаванию корабль», — говорил он (вопреки реальности). «Каркас прогнил, и команда не лучше. Капитан мог ставить паруса только в штиль… А царь был всего лишь короной без головы», — завершил он свою оценку. Позднее, после убийства царской семьи, от холодно писал: «За эту трагедию наша страна не может нести ответственности».
Примечательна совершенно противоположная оценка России тогда еще молодым Уинстоном Черчиллем, который в годы войны сменил лорда Маунтбэттена (из-за его немецкой фамилии Баттенберг!) в качестве первого морского лорда (морского министра) [136] . Он тоже предоставлял Россию в корабельных образах:
«Трагедия состояла в том, что русский корабль затонул, когда гавань уже была видна. Русская армия в первой мировой войне проявила уникальную способность — в кратких промежутках между боями она полностью восстанавливала свою боевую мощь. Расстояния, обстоятельства — кто бы мог это исправить? Заслуги царя оценены недостаточно. Как бы его ни критиковали, кто еще на его месте сделал бы лучше?».
136
Черчилль был первым лордом Адмиралтейства. Первый морской лорд — это начальник штаба флота, и Черчилль, будучи гражданским лицом, не мог занимать этот пост. Первый морской лорд адмирал Баттенберг (действительно затем сменивший фамилию) был снят не за нее, а за поражение английской эскадры у Коронеля в ноябре 1914 г. и заменен адмиралом Фишером, тогда как Черчилль продолжал оставаться министром. (Прим. перев.)
Николай и его семья 30 июля 1917 года узнали, что на следующий день им предстоит отъезд. «По соображениям безопасности», — как им сказали. Но не в Англию, а в неназванное место России. Ехать четыре-пять дней, и следует брать теплые вещи. Николай все понял. Согласно мемуарам Керенского, он сам сообщил бывшему царю о предстоящем переезде. Если верить Николаю, который постоянно отмечал в дневнике все посещения Керенского и разговоры с ним, было вовсе не так (очевидно, Керенский не нашел смелости), а узнал царь об этом от графа Бенкендорфа, которого Керенский вызывал к себе. Как следует из письма Николая к сестре Ксении, он много раз пытался выпросить у Керенского разрешение на переезд в Крым.
Вечером в день отъезда Керенский разрешил великому князю Михаилу попрощаться с братом. «Я обязан был присутствовать при этом разговоре, было крайне неприятно, но таков был мой долг», — пишет Керенский в своих воспоминаниях, не объясняя, в чем заключался его долг.
Николай записал в дневнике: «После обеда ждали, когда нам сообщат время отъезда, которое многократно переносилось. Вдруг вошел Керенский и сказал, что приезжает Миша. Около 10.30 действительно появился наш дорогой Миша и вошел вместе с Керенским и комендантом. Мы были вне себя от счастья, что свиделись, но очень неудобно было разговаривать в присутствии посторонних…» [137] .
137
Чтобы не мешать разговору, Керенский отошел к окну и заткнул уши. (Прим. перев.)
У братьев в глазах стояли слезы. Ни слова о том, что Михаил своим отказом занять трон положил
Через несколько минут Керенский прерывает свидание. «Крайне сожалею, но у меня больше нет времени». Действительно, к шести утра семья, не ложившаяся всю ночь, с маленькой группой сопровождающих села в поезд. Было уже 1 (14) августа 1917 года.
Они направляются в Тобольск — в Сибирь.
Поезд идет несколько дней, прежде чем семья, немногие сопровождающие и многочисленная охрана сходят с него в ожидании парохода. Окна поезда закрашены, чтобы любопытствующие не могли увидеть бывшего царя и не допустить демонстраций за и против монархии. Семья, черпая силы в своей сплоченности, ехала навстречу неизвестной судьбе.
Так же, как Александра (из-за недальновидности или упрямства) отклонила предложение Родзянко выехать в Могилев, подальше от петроградских повстанцев и их Совета [138] , Николай не поступился своими принципами, когда представилась подобная возможность: генерал Маннергейм, ставший губернатором Финляндии, предложил вывезти его из Царского Села прямо в Финляндию, в обход опасного Петрограда, если Николай готов признать автономию финских территорий, в противном случае его присутствие может вызвать волнения [139] . Но Николай не согласился: как бывший царь он считал, что не может отдавать территорию
138
Александра отказалась ехать из Царского Села из-за болезни детей. (Прим. перев.)
139
Маннергейм не был губернатором, Финляндия управлялась комиссаром Временного правительства. Эта история маловероятна, видимо, имеется в виду позднейший отказ Колчака и Юденича признать независимость Финляндии за помощь в овладении Петроградом. (Прим. перев.)
Российской империи в обмен на свою личную безопасность. К тому же он был уверен, что не сможет существовать в отрыве от детей, тем более от Александры. Поэтому дальнейшая судьба семьи оказалась неразрывно связанной с ее главой.
В Тобольске семья поселилась в губернаторском доме, а сопровождающие в соседнем доме купца Корнилова. Теперь с ними остались только Долгорукий (его тесть граф Бенкендорф и графиня Нарышкина по состоянию здоровья остались в Царском Селе), врач Боткин, домашние учителя Жильяр и Гиббс, графиня Гендрикова, баронесса Буксгевден и несколько слуг, добровольно пошедших в ссылку с царской семьей.
День, как и в Царском Селе, проходил в занятиях с детьми и садовых работах, если их разрешала новая охрана. Тогдашнее политическое положение в городе сказывалось, хотя и с опозданием, и на положении царской семьи. Ей полновластно распоряжался комендант, который действовал в соответствии с преобладающим соотношением сил в Петрограде.
Вскоре свобода передвижения семьи и друзей была еще больше ограничена, усилились придирки со стороны охраны. Во время еды солдат мог вырвать у Николая из рук вилку со словами: «Ты уже и так наелся». Днем и ночью они врывались в незапиравшиеся спальни и ванные с непристойными замечаниями. Снабжение продуктами было урезано, семью посадили на солдатский паек.
В дневнике Николай предавался воспоминаниям. Как прежде, он размышлял о полках, чьи праздники приходились на тот или иной день, и задавал себе вопрос: «Где бы ты сейчас мог быть и в каком состоянии?».
7 (20) октября он вспоминал крушение под Борками в 1888 году, когда его отец спас всю семью, удерживая на плечах крышу вагона, пока не выбрались все дети и царица Мария Федоровна [140] : «Из всех нас, кто тогда был в поезде, только я сегодня здесь…». 20 октября Николай отмечает, как и каждый год, годовщину смерти своего отца, Александра III, и спрашивает: «Что же будет с Россией?».
140
Как уже отмечалось, царская семья не могла сама выбраться из вагона, ее освободили снаружи через 2 часа, в течение которых Александр III держал крышу на плечах; он и сам не мог ее бросить, иначе его раздавило бы. (Прим. перев.)