Николай II

Хереш Элизабет

В Мальме в Швеции он обсудил с Парвусом финансовые и организационные вопросы. Когда Ленин неузнанным пересек русскую границу и произнес в столице пламенную речь, умеренные социал-демократы с большим разочарованием отошли от него ввиду его отказа сотрудничать с другими партиями и призыва к взятию власти Советами. Немецкий генштаб удовлетворенно телеграфировал в МИД:

«Ленин благополучно прибыл в Россию. Работает полностью согласно нашим желаниям».

Немецкий посланник в Стокгольме Люциус позднее хвастался причастностью к этому делу, хотя он только добился шведской транзитной визы. Несколько позже русский посредник Ленина Парвус, составивший проект программы революционеров,

в признание своих заслуг перед правительством Германской империи получил прусское гражданство; это необычное для русского известие Парвус получил 9 мая 1917 года от немецкого посланника Брокдорф-Ранцау в Копенгагене.

Пропасть между совместной деятельностью немецкого правительства и русских революционеров, с одной стороны, и (вынужденно) бездейственным существованием ничего не подозревающей царской семьи, с другой стороны, была огромной. В мае в Вене прошло совещание немецкого и австрийского генеральных штабов, на котором вырабатывались совместные политические меры для свержения правительства. К этому времени деятельность немцев, направленная на приведение к власти революционеров во главе с Лениным, достигла широкого размаха, а семья царя, находившаяся под домашним арестом в Царском Селе, пассивно ожидала своей участи.

Николай возился в саду, дети помогали ему, а Александра смотрела на них или читала. Алексей занимался с отцом историей и географией, уроки французского и английского языков ему давали учителя Жильяр и Гиббс. Бывший царь следил за ходом военных действий по газетам, которые, правда, получал нерегулярно. По вечерам он читал с семьей или один свои любимые книги («Христос и Антихрист» Мережковского, «Историю Византийской империи» Успенского [126] , «Долину гнева» К. Дж. Дойла или романы обожаемого им Лескова).

126

Правильно: «Очерки истории Византии» К. Н. Успенского (а не писателя Глеба Успенского, как считает автор). (Прим. перев.)

Изоляция семьи и ограничение ее свободы — вовсе не пустая формальность. Члены семьи, как и сам Николай, не имеют права принимать посетителей; письма и посылки вскрываются; на протяжении многих месяцев Николай не может связаться со своей матерью в Киеве. Пакеты с подарками приходят взломанными или поврежденными.

К этому добавляется разочарование в друзьях или слугах, которые не осмеливаются более сохранять верность опальной семье. Матрос Деревенько, который с трехлетнего возраста опекал Алексея в качестве «дядьки», играл с ним и носил ребенком на руках, когда тот болел, сначала остался во дворце. Но вдруг он изменил свое поведение, стал командовать тринадцатилетним мальчиком и грубить ему. Видимо, он проникся духом революции и стал считать себя хозяином над своим юным подопечным. Через некоторое время Деревенько был удален [127] .

127

Матрос Деревенько (автор путает его с врачом В. Н. Деревенько) был уволен комендантом Кобылинским, уличившим его в воровстве. (Прим. перев.)

Николай записывает в дневник банальные повседневные дела — вроде прививки деревьев или пилки дров; на основе своих расчетов он привязывал к той или иной дате какое-то событие и размышлял над ним в своих записях. Конкретный повод тем самым приобретал важное значение: так, в дни рождения и

дни ангела своих детей он записывает пожелания им (например, «желаю ей мира и лучшей жизни» для одной из дочерей); в день смерти отца он посвящает ему теплые слова и заканчивает словами: «Боже, спаси Россию!», а себе желает не быть еще раз призванным к служению стране.

По поводу годовщин обручения и свадьбы Николай отмечает в дневнике, что «благодарен за счастье», и, похоже, его привязанность к Александре стала теперь еще теснее. Естественно, в дневнике Николая отмечены все дни, чем-то важные для его многочисленных полков, а юбилейные события прокомментированы. И дни отречения и домашнего ареста нашли отражение; мысли Николая по этим поводам рассеяны между строк дневника.

Там нет ни слова о приезде Ленина и его деятельности. Николай явно живет в информационном вакууме. Записи носят преимущественно бытовой характер:

«Мы прервали садовые работы, потому что у решетки собралась толпа зевак», «За нами ходят по пятам шесть часовых с офицером, зачем, не знаю…», «Лица солдат и их развязная выправка произвели на всех отвратительное впечатление» и, наконец, «Узнали, почему вчерашний караул был такой пакостный: он был весь из состава солдатских депутатов. Зато его сменил хороший караул от запасного батальона 4-го стрелкового полка». Этот полк был Николаю особенно близок, поэтому он записал 16 (29) апреля: «Сегодня был праздник 1-го и 2-го гвардейских стрелковых полков. Но до нас не доносилось никакого шума, песен, никакой музыки, как в прежние времена…».

18 апреля (1 мая) Николай упоминает первомайскую демонстрацию, не зная, что она проходит под лозунгами ленинской пропаганды: «Сегодня за границей 1 мая. Но и здесь нашлась пара идиотов, которые решили в этот день маршировать по улицам с музыкой и красными флагами. Заходили и в наш парк и возложили венки на могилы «жертв революции».

Две недели спустя он анализирует перестановки в высших эшелонах власти, почти растоптавшие не угасавшую в нем надежду, что новое правительство наведет порядок:

«1 (14) мая. Вчера узнал, что генерал Корнилов снят с должности командующего Петроградским округом, а сегодня, что Гучков подал в отставку; все это вызвало дезориентацию и брожение среди военных, которые открыто переходят на сторону Совдепов и еще более крайних левых.

Что еще задумало Провидение для нашей бедной России? Господи, Твоя воля!».

После этой фразы Николай нарисовал крест.

Тем временем события в Петрограде шли своим ходом. Керенский, теперь премьер и военный министр, повел наступление на фронте. Ему было ясно, что только военный успех может успокоить тыл и лишить почвы пропаганду пролетарской революции Лениным и Троцким. Керенский сам объехал все участки фронта, воспламеняя солдат призывами к «спасению (демократической) революции». Но не успевал он отправиться дальше, как вслед за ним являлся большевистский оратор и от имени Советов агитировал протянуть руку немецкому врагу. Бывший офицер Василий Орехов пишет:

«Приехал некий Котенев, с ним эсер Познер и социалист Вирша. Собрали полторы тысячи солдат. Оратор рисует совершенно другую картину, чем его предшественник. Война — это гибель России и народа. Она нужна только империалистам. «Мы выступаем за братство народов и призываем вас справедливо разделить землю между крестьянами. Мы отберем у капиталистов фабрики и все прочее. Образуем рабочие комитеты, которые станут управлять промышленностью.

Чтобы закончить войну, нужно подписать справедливый мир. Германия уже устала, у них происходит то же, что и у нас. Мы помиримся с немецким народом, и армии больше не понадобятся…»