Николай II
Шрифт:
Новые раненые поступали постоянно, и царица лично занималась их размещением. «Боюсь, — писала 17 ноября 1914 года, — что некоторые из них обречены, — но я рада, что они у нас и что мы, по крайней мере, можем сделать все от нас зависящее, чтобы помочь им. Мне сейчас следовало бы отправиться посмотреть на остальных, но я слишком утомлена, так как у нас кроме этого было еще 2 операции, а в 4 я должна быть в Большом Дворце (Екатерининский дворец Царского Села. — А. Б.), так как хочу, чтобы княгиня (доктор медицины, старший врач Царскосельского дворцового лазарета Вера Игнатьевна Гедройц. — А. Б.), также осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового полка, ноги которого уже стали темного цвета: опасаются,
В госпитале Александра Федоровна не чуралась выполнять самую сложную и неприятную работу. Вот, например, ее отчет о медицинской службе за 20 ноября 1914 года: «Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогала подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча). Затем мы все занимались перевязками (в нашем маленьком лазарете), а позже очень сложные перевязки в большом лазарете. Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами… они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями… страшно смотреть, — я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, — все это вышло вполне удачно, — мне приятнее делать подобные вещи самой под руководством врача».
Вера в Бога, любовь к ненаглядному Ники и его России, обожание своего «солнечного луча» и нежность к милым дочерям — все это было с ней всегда. Война добавила иных забот и новых переживаний. Как там дела на фронте? Когда же кончится весь этот кровавый кошмар? Извещения о гибели своих близких стали получать и придворные, что огорчало императрицу, всегда находившую для них слова утешения и сочувствия. В царской семье никогда и раньше не были приняты шумные развлечения, а после начала войны уклад жизни стал почти аскетическим. Работа в госпиталях, беседы с ранеными, подготовка вещей для санитарных поездов, встречи с фронтовыми офицерами и, конечно же, ежедневная молитва заполняли большую часть времени. В феврале 1915 года сообщила мужу: «Я ненадолго пойду в церковь, это так облегчает, — это, да работа и уход за этими славными молодцами — вот вся моя утеха».
3 силу эмоциональности натуры царице не всегда удавалось сохранять самообладание, а окружающее горе угнетало: «Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только, когда все кончится и водворится повсюду мир — внутренний и внешний». Эта ее мечта не осуществилась; ей не суждено уже больше жить в спокойное время. Но свой долг женщины-христианки она выполняла с честью и до конца. Ее «госпитальная служба», ее удивительное сострадание простым солдатам и офицерам являлись беспрецедентными. Много в истории страны было войн, крови и страданий, но никогда, ни до, ни после, жена правителя в нашем Отечестве не сделала лично так много для простых раненых. Через ее руки прошли сотни человек; она успокоила и утешила множество беспокойных сердец.
В некоторых исторических романовских резиденциях, например, в Зимнем дворце, размещались раненые.
Работе в госпиталях и занятиям в благотворительных комитетах посвящали большую часть своего времени и царские дочери. Они считали это естественным и обязательным в тяжелое для страны время и воспринимали с осуждением всякие формы праздного времяпрепровождения. Ольга Николаевна сообщала отцу 5 марта 1915 года: «Были мы сегодня в Петрограде. Я имела удовольствие председательствовать 2 часа в большом комитете… Оттуда заехала к Ирине (Юсуповой. — А. Б.) за Татьяной. Она и тетя Ксения сидели у нее в гостях. Феликс (князь Юсупов, муж Ирины. — А. Б.) —«сущий штатский», одет во все коричневое, ходил по комнате, рылся в разных шкафах с журналами и в сущности ничего не делал; весьма неприятное впечатление он производит — мужчина в такое время лодырничает».
В царской семье все понимали, что главные тяготы суровых испытаний несет император. Он оставался верховным правителем в стране, вступившей
Военная кампания началась блестящим прорывом русских войск в Восточной Пруссии, но хорошо начатое наступление через две недели закончилось разгромом. Николай II записал 18 августа: «Получил тяжелое известие из 2 армии, что германцы обрушились с подавляющими силами на 13-й и 15-й корпуса и обстрелом тяжелой артиллерии почти уничтожили их. Ген. Самсонов (Александр Васильевич, генерал от кавалерии, командующий армией. — А. Б.) и многие другие погибли». Несмотря на все свое самообладание, император остро переживал самсоновскую катастрофу и, как позднее признавался, тогда впервые ощутил «свое старое сердце».
На Галицийском направлении против Австро-Венгрии дела разворачивались значительно успешней. 21 августа занес в дневник: «Днем получил радостную весть о взятии Львова и Галича! Слава Богу!… Невероятно счастлив этой победе и радуюсь торжеству нашей дорогой армии».
Первый свой визит в Ставку и поездку в прифронтовую полосу монарх осуществил во второй половине сентября. Начальник канцелярии императорского двора генерал А. А. Мосолов записал: «С утра жизнь в Императорском поезде была обычная, вся разница поездки в мирное время заключалась в том, что за столом салфетки для каждого в кольце и что их не будут менять каждый раз, когда накрывают стол, и что завтрак и обед состоят из супа (щи или борщ), одного мясного блюда и сладкого. Государь-император был в хорошем настроении духа — утром было получено известие о взятии Сувалок и ускоренном отступлении немцев». Николай II прибыл в Барановичи в радушном настроении. После некоторых военных неудач положение дел на фронтах становилось лучше, и укреплялась надежда на скорое окончание войны.
Пребывание в Ставке на этот раз оказалось непродолжительным, и 26 сентября император «вернулся в лоно дорогой семьи». Однако разлуки с «возлюбленной душкой-женой» и детьми становились неизбежными, и с этим следовало примириться. Александра Федоровна расставания воспринимала как драму; не успевал супруг еще доехать до места, а вслед ему летел крик отчаяния: «Мой ненаглядный! Как ужасно чувствовать одиночество после твоего отъезда, хоть со мною остались наши дорогие дети, — с тобой уходит часть моей жизни, — мы с тобой одно!» «Снова пишу тебе письмо. Ты прочтешь его завтра в поезде, который умчит тебя от нас. Эта разлука не будет долговременной, и все же она так тяжела, но я не стану жаловаться». «Так грустно было видеть тебя уезжающим в одиночестве, сердце кровью обливалось».
Вынужденные расставания оба воспринимали как неизбежность. В начале 1916 года Николай II писал жене: «Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что наша разлука является нашей собственной личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить».
Второй раз император поехал в Барановичи в конце октября. Вплоть до лета 1915 года царь посещал этот небольшой городок, где разместился «мозговой центр военной России», регулярно, через каждые три-четыре недели. Прибывая в Ставку к «Николаше», выслушивал доклады, гулял, принимал участие в совещаниях, но старался не вмешиваться в текущие оперативные дела командования. Ездил на позиции, осматривал поля сражений, военные укрепления и дислокации войск, принимал парады и смотры, встречался с офицерами, награждал медалями, орденами и памятным оружием, но своих суждений и представлений о ведении войны не навязывал, считая, как всегда, что разработкой конкретных планов должны заниматься специалисты в лице командного состава.