Николай Негодник

Шкенёв Сергей Николаевич

— Летом?

— Ну и что?

Русалка решила больше не спорить — молча подошла и присела на самый краешек княжеской кровати. Посидела, помолчала и, решительно выдохнув, забралась целиком, положив голову Николаю на грудь. Сквозь тонкую шелковую сорочку явственно чувствовалось бешено стучащее девичье сердце. Причем его удары отдавались у Шмелёва где-то в районе печени. Рука сама машинально погладила длинные волосы, разметавшиеся на половину походного ложа. Яна тихонько всхлипнула, прижалась сильнее и подвинулась повыше, пытаясь найти в темноте губы любимого человека.

— Стоп-стоп-стоп! — Коля безуспешно

боролся с искушением. — И не надейся!

— Почему?

— Да пох… Ой! — спохватился Шмелёв — таких намеков он делать не собирался. — Я женатый человек. И однолюб. Понятно?

— А те девки в Татинце или купчиха из Славеля? Они что, не считаются?

— Конечно, нет. Там другое, понимаешь?

— Умом понимаю. — Русалка кивнула, и князю на грудь упало несколько холодных слезинок. — Но сердцу не прикажешь.

— Зубы вот не надо заговаривать. Еще народную мудрость про злую любовь с козлами припомни.

— И не думала даже.

— Никогда?

— Что никогда?

— Не думала?

— Это про козлов не думала. Я же тебя люблю, а не их.

— Замечательно. А мне что делать теперь?

— Ничего! Я сама все сделаю, — Яна сразу перестала всхлипывать. — Ты только не мешай и не сопротивляйся.

— А по ушам?

— За что?

— За провокации.

— Это не провокации. Я, можно сказать, об укреплении государства забочусь. Ну сам рассуди — ведь ты же не будешь править вечно? Да, конечно, бессмертие штука такая… Но может же просто надоесть? Знаю, что ответишь — Родине, мол, готов служить вечно. А если захочешь вернуться в свой мир? Помнишь, тот ангел говорил, что это можно сделать в любой момент?

— Помню, только не знаю, как.

— А если узнаешь? Так что не спорь — богоугодное дело не будет считаться супружеской изменой. Ты погляди на это с другой стороны!

— Ха, погляди… В такой-то темноте? Хотя на ощупь очень даже…

— Не в этом смысле, образно говорю. Нет, руки не надо убирать! У нас все честно получится — я буду любить тебя, а ты будешь любить Родину.

— А если не наследник, а наследница?

— Попробуем еще раз. И не один. Разве мы куда-то торопимся?

Коля только улыбнулся в ответ на такую постановку вопроса. Да на самом деле… да гори оно все синим пламенем! И… и… и кто придумал эти длинные, до пят, сорочки? В них же запутаешься!

…Утром Николай выбрался из-под одеяла и сплюнул прямо на пол, застеленный мягкими туранскими коврами. Фу, гадость! Надоело укрываться на ночь звериными шкурами. Пусть даже и собольими, как по рангу положено. Постоянно шерсть во рту, будто не князь спал, а медведь какой. И кстати, зачем они лапу зимой сосут? Она же волосатая и невкусная? Да, вот перекусить сейчас совсем бы не помешало.

— Не спится в такую рань? — Рядом блеснули зеленые русалочьи глаза.

Яна смотрела немного испуганно и настороженно. Шмелёв правильно понял ее замешательство:

— Не переживай, я ни о чем не жалею. Лишь бы ты сама…

— Я? Никогда и ни за что.

— А чего тогда покраснела?

Русалка прижала ладони к горящим щекам:

— Что, правда?

— Князю, то есть мне, нужно верить на слово. Глянь в зеркало.

Своему князю Яна, конечно, поверила, а вот самой себе, очевидно, нет. Она вскочила с постели и бросилась к зеркалу. Коля деликатно

отвернулся.

— Нет, ты посмотри… На самом деле румянец!

— Да вижу я. Успокойся.

— Чего видишь? Ты же спиной ко мне сидишь.

Русалка повернула голову и обнаружила Шмелёва внимательно изучающим надраенные пластины собственного парадного доспеха. А в просочившемся сквозь полотняные стенки свете в них отражалась…

— Ой, чего подсматриваешь?

— Сама попросила.

— Только на щеки.

— Что, кроме них, и показать нечего? По моему мнению, и остальное очень даже ничего.

— Дурак! — Яна вернулась и повалила Николая на постель. — Я стала человеком!

— Да ну? — Шмелёв отбивался с видимой неохотой, провоцирующей русалку на более решительные действия. — А раньше? Что-то сегодня ночью не заметил ничего нечеловеческого.

— Не понимаешь… Горячая кровь… Я — человек!

— Конечно, — согласился Коля. — Теперь тебя комары будут кусать. Вот сюда… и сюда… а тут вообще загрызут.

— Убери руки, охальник. Нет, не убирай… и…

Там же. Два часа спустя

— Ну что же ты ничего не ешь? — Яна с тревогой заглянула в глаза любимого. — Только что с таким аппетитом завтрак планировали…

Николай молча положил обратно на тарелку так и не разделанного рака — дань русалочьим гастрономическим пристрастиям. Уже не первый раз замечал у себя подобное — как только запах еды начинает вызывать отвращение, так сразу жди вестей. Вот разве что еще не научился различать, насколько они поганые. То, что плохие, это однозначно, но вот степень их поганости… Над этим еще предстоит поработать. Подобное случалось совсем недавно, перед сообщением о паническом и незапланированном бегстве Орды от стен Алатыря, и потом, неделю назад, когда барыгов все же удалось перехватить на южной дороге, но на поле боя осталась чуть не четверть татинской армии. И вот сейчас.

Послышался вежливый стук в закрепленный у входа щит, и голос неизменного Ромы Кутузова сообщил через стенку шатра:

— Государь, к тебе Патриарх.

— Так пусть заходит, чего орать-то.

Тут же откинулся полог, и появившийся на пороге Савва осенил Николая и Яну широким крестом:

— Мир да любовь дому сему.

— Ага, — согласился Шмелёв. — Присаживайся.

Предстоятель не стал чиниться и прошел за стол, где сразу же налил себе полный стакан «Годзилковой особой». Выпил единым духом и крякнул довольно, вытирая губы рукавом походной рясы.

— Петрович, с утра?

— То грех малый, отмолю, — отмахнулся Савва и потянулся за куском истекающего янтарным жиром балыка.

Коля пожал плечами — отмолит так отмолит, его дело. Лишь бы это не помешало сегодня же вечером провести торжественное венчание. Именно так, сразу после победы и в окружении воодушевленной армии, которой еще долго вылавливать по лесам недобитков. Пусть хоть праздник у людей будет.

Узаконить свои отношения с Яной Шмелёв решил только что, едва увидел Патриарха. Его будущие дети не будут байстрюками или этими… как их там… бастардами. И двоеженством это считаться не будет, ведь мир другой! А любовь… А кто сказал, что ее нет? Пусть немного не такая, более спокойная и рассудительная, но именно она.