Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
За много лет жизни в этой проклятой квартире я так истрепал нервы, что чувствовал себя готовым кандидатом в сумасшедший дом.
И наверняка загудел бы туда, если бы не достижения современной науки.
Наука меня спасла. Оказывается, пока я не находил себе места, глотал валерьянку и на стенку по ночам лез, наши замечательные ученые думали обо мне и таких, как я. И, представьте, в одном исследовательском институте был изобретен специальный прибор, с помощью которого сотрудники полгода замеряли шум в разных точках,
Я прочел об этом открытии в местной «Вечерке». Там еще было написано, что теперь, возможно, все новые дома будут располагаться с учетом этого фактора – а именно, торцами к проезжей части. По крайней мере, в соответствующих инстанциях этот вопрос уже рассматривается.
Я не стал дожидаться, когда вопрос рассмотрят, а спешно обменял квартиру на такую, окна которой смотрели во двор…
И вот теперь я лежал животом на подоконнике и впервые наслаждался тишиной раннего утра.
Во дворе было пусто. Только возле голубой эстрады стоял невыспавшийся дворник и хмуро рассматривал рваный поливальный шланг.
Из расположенного напротив подъезда вышел домоуправ в широких милицейских галифе и стал укорять дворника:
– Что стоишь, как инженер технических наук! – сказал он.
Я засмеялся, спрыгнул с подоконника и принялся готовить завтрак.
Ах, до чего же прекрасно было утро! Капала вода из неплотно завернутого крана – и я слышал удары капель. Шипела на сковородке яичница – и я слышал именно шипение яичницы, а не рявканье самосвалов.
– Па-а-а-па! – пронзительно закричала вдруг под окном какая-то девочка.
Я вздрогнул и пролил на брюки кофе. Фу ты, дьявол, до чего же развинтились нервы!
– Па-па, па-па! – сердилась девочка.
«Ишь, настырная, – усмехнулся я. – Ну, не надрывайся – сейчас выйдет твой папа. Выйдет, возьмет тебя за ручку и поведет в зоопарк»
– Па-па! Па-пa! Я бросил вилку в яичницу
– Где же этот негодяй-папа! Судить надо таких родителей!
Завтракать что-то расхотелось. В голове застучали знакомые молоточки.
– Па-па! Па-па! Па-па! – голосило окаянное дите.
Папа заявился часов в десять утра. Тот или другой – не знаю, но что чей-то папа – точно, поскольку женщина, с балкона, расположенного над моей квартирой, стала ругать ею такими словами:
– Змей ты, змей! – говорила она. – Посмотри, на кого ты похож! Хоть бы детей постеснялся, паразит!
На что папа резонно отвечал ей:
– Некультурная ты женщина…
– Иди домой, козел, не срами меня перед людьми! – увещевала жена.
– А на какую мне мышь домой? – отказывался мужчина. – Ты мне лучше сбрось полтинник, некультурная женщина!
– Хвост тебе, а не полтинник! – ярилась жена. – Иди домой, паскуда, а то хуже будет!
Так они разговаривали минут сорок, с течением времени употребляя все
Я не выдержал, распахнул окно и сказал:
– Друг, я сброшу тебе рубль. Только, ради бога, уйди ты куда-нибудь подальше.
– Бросай! – согласился мужчина.
В обед на эстраде открылся стихийный концерт детской самодеятельности. Тоненькая белобрысая девочка взобралась на подмостки и закричала разбойничьим голосом:
– Валенки, валенки, – эх, не подшиты, стареньки!..
Я, заламывая руки, ходил по комнате и старался удержать себя от скоропалительных выводов.
«Во-первых, – рассуждал я, – нельзя зачеркивать выводы ученых. Все же люди работали. Целый коллектив. Специальным прибором пользовались. Вон даже инстанции к их голосу прислушиваются… Во-вторых, можно и самому какой-то выход поискать. Отшил же я сегодня этого папу. И всего за целковый. Троллейбусу, небось, рубль не бросишь… Нет, надо обождать».
Вечером в наш подъезд пришли влюбленные. Было слышно, как они решают там свои матримониальные вопросы.
– Бу-бу-бу-бу! – сдержанно гудел мужской голос.
– Зола все это! – отвечал девичий. – Любви нет, есть одно половое влечение!
– Бу-бу-бу-бу! – убеждал в чем-то мужчина.
– Ну, ты! – говорила девица – Руками-то не шуруй! Вот женишься – и будешь шуровать!
Наступила ночь – и влюбленные притихли.
Тогда из близлежащего частного сектора прибежала собака. Пару раз собака гавкнула басом, прочищая горло, а затем залаяла звонко и безостановочно. Видимо, она задалась целью побить какой-нибудь собачий рекорд по продолжительности лая.
Я кинул в нее бутылкой из-под кефира.
Собака с визгом убежала в частный сектор и через пять минут вернулась в сопровождении целой шайки своих приятелей.
Бутылок больше не было.
Я накрыл голову подушкой, положил сверху годовую подшивку «Экономической газеты» и так попытался заснуть.
Всю ночь меня мучил один и тот же кошмарный сон: я убегал от погони, карабкался по буеракам и обрывам, а за мной, след в след, гнались какие-то люди с собаками – то ли охотники, то ли дружинники.
В конце концов они окружили меня, достали медные трубы и задудели: «На речке, на речке, на том бережочке». А самая свирепая собака, вывалив красный язык, била в огромный барабан.
Я проснулся. Где-то поблизости грохотал оркестр.
На эстраде было пусто – значит оркестр играл в одном из соседних домов, «Что же это такое? – соображал я – Наверное, какой-нибудь кружок пенсионеров при домоуправлении. Скорее всего. Ну, черт с ним. Все-таки музыка, а не собачий лай». Я сходил за кефиром и газетами – оркестр играл.