Никон
Шрифт:
— Грешен, — сказал, — люблю добрых коней, да как их не любить. Иной конь умней человека. Не знаю, как вы, а я примечал. Сидит на умном коне дурак, и все знают, что дурак. И конь его тоже про то знает. Вот ты, Афанасий, зубы скалишь, — обернулся царь к Матюшкину, — а я тебе, выдастся случай, покажу сию картину. Иной конь за хозяина страдает больше, чем он сам за себя.
Царь рассмеялся, и братья Одоевские вспомнили, как дышать, чего руками делать, чего ногами.
Конюшня у братьев
— Кони-то, я гляжу, у вас валашские! — удивился государь.
— У казаков покупали. Они теперь частые гости в Москве.
— Хороши кони! — одобрил Алексей Михайлович да и ахнул: — А этот каков!
Темно-серый жеребец-трехлеток, высокий, до холки рукой и не достать, при виде чужих людей перебирал ногами, и нервная дрожь бежала по его спине — так вода в ручье струится.
— Поглядеть бы, как он ходит, — сказал государь.
Жеребца тотчас вывели во двор. Конюхи провели коня по кругу перед царем, потом оседлали, и Михаил, взяв с места, перелетел с конем через жердяную изгородь, развернул коня и еще раз перескочил преграду.
— Утешил! Утешил! — кричал государь, взмахивая рукой.
Морозец был самый легкий, тонкий снежок, легший на жесткую землю, скрипел под ногами. Каждый чувствовал себя молодцом.
Алексей Михайлович раскраснелся.
Он был очень доволен. Люди кругом все были молодые, все охотники, любители птиц, коней и всяческих утех, которыми бессчетно дарит человека природа.
Солнце в ноябре недолгое и неприметное. На небе стояло ни в радость, ни в печаль, а ушло — не хватились. Но, стряхивая на крыльце снег с сапог, государь глянул через плечо окрест, и душа наполнилась детской, оставшейся на всю жизнь в нем, радостной нежностью. На земле наступил синий час. Все было синее — небо, лес, избы и укрытая снегом земля.
Государь тихонько вздохнул и прошел в дом, где столы уже были заставлены яствами, и очень даже хитро заставлены. От красного угла до середины — строго постное, от середины и далее — рыбное, а уж в самом конце стола — и дичь, и пареное-жареное…
Государь поглядел на стол, удивился, а потом и обрадовался: ишь какие хитрые эти братцы Одоевские.
Сам, однако, съел кусок черного хлеба и запил его кружкой кваса.
Михаил Одоевский не мог скрыть отчаянья.
— Государь! Ваше царское величество, тут меды у нас добрые. Клюковка вот отборная.
Алексей Михайлович взял горстку клюквы, положил в рот, одобрительно кивая головой.
Михаил, подтолкнув брата, выскочил из-за стола, Федор за ним. Встав посреди светлицы, разом опустились на колени, коснувшись лбами пола.
—
Тут вдруг и Алексей Михайлович разволновался.
— Милые вы мои! — Он вышел из-за стола, обнял братьев. — Да разве я к вам за тем приехал, чтобы грабить?
— Государь! — в один голос сказали братья.
— Государь! — продолжал старший, Михаил. — Почти нас! Мы же не корысти какой ради, мы — по любви. Лучшего-то у нас нет подарка. Возьми коня, он же тебе в радость.
— Будь по-вашему, — сказал государь. — А теперь помолимся да спать. Охота любит того, кто рано встает.
Пошли в церковь. Деревянная, с хорошую избу, она стояла на усадьбе. Это была церковь для обитателей усадьбы.
Поп служил молодой, остроглазый.
Государь поглядел, как он крестится. Поп крестился тремя перстами.
— Вот тебе за послушание! — Государь дал попу ефимок. — Отец мой, святейший патриарх Никон, уж почти год как объявил о трехперстном сложении, а многим в одно ухо влетело, в другое вылетело. Святейший-то, как прочитал в греческих книгах, что всякая новина в церковных обрядах — ересь и что двуперстие — это и есть новина, пришел в страшное смятение. Не мог он стоять во главе матери нашей церкви, в которой всякий верующий — отступник! Но вот ведь дивное дело! Сказано — тремя, тремя креститесь! Не слушают. Кто говорит — привычка, кто — из упрямства, а иным — все авось да небось!
Охота в Карачаровской роще была добытчатая и утешительная. Государь остался доволен. Ночевать он поехал в Покровское, пригласив к себе братьев Одоевских.
Еще по дороге Алексей Михайлович сказал Михаилу:
— Что-то ты бледен.
— От радости, государь! — признался Михаил. — Все ведь переживаешь. А вдруг зайцы возьмут да и прыгнут все в другой лес. Мы с царем приедем, а их след простыл. Глупые страхи, да ведь не каждый день к тебе царь в гости ездит.
— Мне славно у вас было, — улыбнулся Алексей Михайлович. — Душою отдохнул. У царя ведь забот полон рот.
За ужином в Покровском Михаил сидел, к еде не притрагиваясь.
— Что с тобой? — забеспокоился Алексей Михайлович.
— Прости, великий государь. Голова болит. Аж лопается от боли.
— И не скажешь! Поди ляг.
Михаила увели.
После обеда государь навестил его. Молодой человек огнем горел.
Алексей Михайлович послал в Кремль за врачом, но гонцы со двора еще не уехали, когда князь Михаил Никитич Одоевский, старший сын Никиты Ивановича, вдруг разом ослаб и испустил дух.