Никто и звать никак
Шрифт:
— Вы с ума сошли! Это же наша дочь!
— Это выяснит следствие. Ваша дочь или вы её, в свою очередь, где-то спёрли. Надо будет проверить по картотеке похищений, возможно, раскроем старый висяк. Вот, значит, оно как… такого бандюгу между делом взяли, — лейтенант прервал внутренний диалог и объявил очень официальным тоном: — Вы, гражданин, сейчас поедете с нами для выяснения всех обстоятельств.
— Куда мы поедем? Вы же видите, что здесь творится!
— Не вижу. Нормальная домашняя обстановка. А что там внутри, с этим, пожалуйста, к психологам.
— Не пойду я никуда! — опрометчиво брякнул Антон.
— Сопротивление полиции? Совсем хорошо.
Через полминуты два дюжих полицая скрутили незадачливых глав семьи и защёлкнули на его запястьях наручники.
— Да поймите, — кричали арестованный, — мы должны здесь быть, они без меня пропадут!
— Преступник должен быть в тюрьме, — назидательно возразил лейтенант и пинком выдворил Антона-Сергея из осиротевшей квартиры.
Несколько секунд длилось неловкое молчание, затем Виктор-Виталий выскочили из детской комнаты и в унисон закричали:
— Мама, за что его?
— Это ещё что, — произнесло мамино тело повествовательным тоном. — На то и полиция, она теперь всё, что возможно на ваших папочек навесит. Посадят, это как пить дать. Криминальные роды и торговля детьми — лет десять строгого режима впаяют. Помню, раз судили двух сотельников — одного оправдали, а второму пятнашку вломили. И что? Оправданному деваться некуда, пришлось и ему все пятнадцать лет отмотать. А вот, помню ещё… Бабы, кончай лясы точить! Что мы сидим, словно бомжихи какие? Мы теперя тут полные хозяйки. Пошли смотреть, что тут для нас запасено. Ну, три-четыре — встали!
— Папа сказал ничего не трогать, — твёрдо произнёс Витькаля.
— Мальчик, ты бы молчал, а то мы и тебя продадим, как сестрёнку. Никто за тебя не заступится. Папочек твоих полиция забрала, мам мы притоптали, сидят и не пикнут, так что будь паинькой. Показывай, где тут что. Ну его, сами найдём. Врёт он, что вина нет, я по запаху сыщу. Молчать, дурынды недоделанные! Прекратить галдёж — мозги сожжёте! Всем слушать меня, тогда и сыты будете, и пьяны… И трахаться! Трахаться тоже будем, но чуть погодя. Всем всё понятно?.. Постой. Сначала с парнем разобраться. Мальчик, ты слышал, что они собираются с тобой сделать? А я тебя не выдам, втроём мы от кого угодно отобьёмся. И маму выручишь. Видишь, её уже не видать, не слыхать, а так ей полегче станет. Где у вас сканер лежит?
Витькаля ничего не ответил, но сделал один маленький шаг; в большой комнате было негде делать большие шаги. Присел на корточки возле комода, он же — обеденный стол, он же — стол письменный, на котором до сих пор лежала тетрадка с недоделанным домашним заданием. Выдвинул самый нижний ящик, где хранилось мамино бельё.
Родители думают, будто дети не знают, куда спрятаны тайные и запретные вещи, а дети знают всё. «Прячьте спички от детей» — держи карман шире! Понадобится, найдут и всё спалят.
Из-под лифчиков и колготок Витькаля вытащил коробочку со сканером, выданным некогда Львом Валерьевичем,
— Витькаля, не смей! — прорвался сквозь наслоения чужих мыслей голос одной из мам.
— Голосишко прорезался? Бабы, вы что мышей не ловите? Вас там по семь штук на каждую, а удержать не смогли. Пшли вон, раскулаченные! Вы у меня всю жизнь в гипоталамусе просидите.
Вряд ли кто из обитателей Семейного толком знал, что такое гипоталамус, но слово было в ходу и означало самые задворки сознания.
— Не тронь детей, тварь! Вот тебе!
Сидящая на постели женщина вскочила и с маху залепила себе пощёчину.
— А!.. Ты драться? На!
Говорят, нет зрелища ужаснее, чем драка между женщинами. Но того страшней, когда женщина дерётся сама с собой. Тело, в котором ещё утром счастливо жили Юленька с Юляшкой, визжа и брызжа слюной, повалилось на пол. Оно лупило себя кулаками, драло за волосы, зубами оно вцепилось в руку, и только это не позволило выцарапать себе глаза. Наконец, тело затихло, сведённое судорогой.
— Мама, не надо! — плачущим голосом кричал Витька-Виталя.
— Ой… — простонала лежащая. — Что творится… убили, как есть убили! У меня все руки искусаны. Помолчала бы, у меня, думаешь, не болит? Ещё побольнее твоего. Всё, лопнуло моё терпение, я этих барынек умеротворю. И тех, кто их в следующий раз упустит, тоже умеротворю. Ежели кто неграмотный, то знайте, что «умеротворение», это когда те, кто против меня, умерли. Погодь, начальница, не начальствуй. Сначала меня отселить надо. Мальчишечка-то уже согласный. Что с тобой делать, проваливай живо. Мальчик, — лежащее тело протянуло искусанную руку, — коробочку давай сюда.
— Мама сказала — не смей! — Витькаля вновь присел на корточки и принялся запихивать коробочку обратно под бельё.
— Разговаривать ещё с тобой… Счастья своего не понимаешь.
Тело, ведомое Тохой, подтянулось и завладело коробкой. С полминуты Тоха молча разглядывал приборчик.
— Что-то я не понимаю… бабы, кто разбирается, что тут не так? Он не прошит. Упаковка-то заводская. Посмотреть можно и поговорить, а переписывать им нельзя. На хрен тогда эта штука нужна? Положено, вот и лежит. Народец тут жил законопослушный. Сам видел, у полиции защиты искал. Понятненько… А тот сканер, которым мы сюда записывались, он где? Его твой сотельник бывший себе в карман сунул. И правильно сделал, между прочим, а то бы мы все тут задохнулись. Блин… что же делать?
— Ничего.
Новый голос прозвучал неожиданно. Все дружно обернулись посмотреть, так что движение получилось плавным и естественным.
В дверях стояла Сонечка.
Помещение, куда привезли Сонечку, напоминало лабораторию психоцентра, но было значительно меньше и не так богато электроникой. Соню развязали, а затем и раздели. Где-то Соня читала, что так раньше выставляли на продажу рабов, совершенно обнажёнными, чтобы покупатель мог осмотреть товар в подробностях.