Никто, кроме президента
Шрифт:
– Доброе утречко! К тебе можно подсесть?
У моего стола в позе суслика замер с подносом Мотя Апфельгауз, директор Координационного Центра По Экономической Стратегии Оборонной Политики. Центр с таким длинным названием состоял из самого Моти, двух его помощников, компьютера и закутка на верхнем этаже Госдумы. Считалось, будто Мотя обслуживает думских випов, Старую площадь и МВД. Он и на самом деле рассылал свои электронные цидульки по важным мейлам, но я был уверен: его прогнозы уничтожаются сразу по приходу вместе с другим
Впрочем, Апфельгауза я не обижал. Тот был в числе немногих, кому я внушал страх. Древний иудейский инстинкт самосохранения в долговязом, словно антенна, Моте был развит до невероятной степени. Он потрохами чувствовал во мне ток силы. Большинство знакомых меня лишь ненавидели, но этот – боялся. И ухитрялся, несмотря на рост, смотреть на меня снизу вверх.
– Садись, – разрешил я. – Какие новости в Экономической Стратегии? Инвестиционный климат планово ухудшается?
– Не так быстро, как ты предсказывал, но все же динамика именно в ту сторону, – с готовностью подтвердил Мотя. – Социологи фиксируют всплеск имперской идеи, а экономика провисает в той же пропорции. После раскулачивания «Пластикса» все стабильно ползет на минусах. Мы еще не Уганда, но сильно ниже Чехии. По-моему, америкосы даже в дохлую Румынию вкладывают больше.
– А чему ты удивляешься? – Я пожал плечами. – Элементарно, Мотя. Румыния – признанный центр мирового вампиризма. Дракула оттуда, Чаушеску оттуда, Носферату тоже оттуда. Пол-Голливуда работает на этом топливе. Страна теней, чего ты хочешь?..
– Ой! – вздрогнул Апфельгауз.
Над нашим столом нависла тень.
Это был хотя и не Дракула, но такая же нежить: кулакастый и насупленный депутат Денис Ларягин. Еще один минус думских едален – здесь чаще можно столкнуться нос к носу с каким-нибудь монстром. Ларягин был из тех, кто не желал принимать новые правила и тихо переписывать свою недвижимость на родных. Он продолжал настаивать, что богатство не порок, что слово «олигарх» придумали мы, политологи. В нынешней Думе таких уродов мизер, а в новой – не будет совсем. Либо не будет самой Думы.
– Желтков! – В мой кофе бултыхнул его смачный плевок. – Ты маленькая чернильная тварь! Пока жалишь ты, но когда-нибудь достанут и тебя, помяни мое слово… Доберутся и раздавят, как таракана. Как тухлое яйцо.
Я промолчал. Я стерпел. Лишь сильно-сильно скрестил под столом пальцы на двух руках и послал в него самый пронзительный из своих плохих взглядов. Со злости я заклеймил его не простым сглазом, а двойным проклятием.
Так сильно я не метил даже наглеца Каховского, когда полтора года назад он – высокий, красивый, самоуверенный и очень-очень богатый – прошагал мимо меня на приеме в Спаса-Хаузе.
Я молчал до тех пор, пока громила не отошел от стола. А затем приказал Моте, стараясь, чтобы голос звучал ровно:
– Забудь про то, что видел. Вот тебе червонец, сходи-ка, выбей мне другой кофе. Только хлеба не бери, у меня его и так много.
– По-по-понял… – Апфельгауз вдруг начал заикаться. Наверное, он оказался в зоне интерференции двух ненавистей, ларягинской и моей. – А по-по-почему хлеба у тебя так много?
От чужого страха мне всегда становится легче. И веселей.
– Сухари сушить, – на полном серьезе сказал я. – Такова, Мотя, нынче тенденция. Можешь отметить ее в ближайшем прогнозе.
13. ШКОЛЬНИК
У нас на телевидении есть выражение, которым обычно сбивают спесь с неофитов, – «Эффект ОZ». Имеется в виду не сказочная Страна Оз, а сокращение от «ослиной задницы». Выражение это запустил в обиход патриарх российского ТВ, телезубр, телеволк, телегуру и живой телеклассик Вадим Вадимыч Позднышев. Однажды в приступе пессимизма, усугубленного жестоким похмельем, он объявил молодым коллегам: «Не обольщайтесь, детки, вся наша популярность – говно. Если месяц подряд показывать на экране ослиную задницу, то она тоже будет популярной и ее точно так же, как и вас, будут узнавать везде».
Полностью согласен. Я, Лев Абрамович Школьник, – лишь задняя часть осла, каковую Его Суетность Царь-Эфир ненароком вывел на свет и в момент задвинет обратно. К счастью или к несчастью, телезвездой я стал поздно. Воображать себя пупом Вселенной хорошо в юности. Ближе к пятидесяти тебя не радуют, а сильно напрягают узнающие взгляды прохожих на улицах и проезжих в метро. Когда незнакомые люди начинают с тобой непринужденно общаться или приглашают немедленно выпить, ты поневоле завидуешь фонарному столбу и парковой скамейке.
Пока я был министром культуры, меня тоже частенько брали за пуговицу. Но брали мягко, жалобно, в специально отведенных для того местах и спрашивали при этом о чем-нибудь культурном: скажем, о гниющих сельских клубах или о провинциальных театрах, куда заросла народная тропа. А я в ответ говорил им что-нибудь не менее культурное: про остаточный принцип финансирования или про видную балерину Васильчикову, которой, знаете, тоже трудно. Которая знаменита, а тоже вот страдает неимоверно. Вся Россия никак не может поднять ее на должную высоту. Чересчур большой талант у девушки – половицы прогибаются.